Без промедления я выдернул стопорный конец, распустил узел и смотал трос, а моток спрятал за пазуху, чтобы выкинуть где-нибудь по дороге. Спускаться по пожарной лестнице было чересчур рискованно, любой случайный прохожий, увидев такое, заподозрил бы неладное и мог поднять шум. Поэтому я поднялся на крышу, залез в слуховое окно, сквозь кромешную темноту прокрался до чердачной двери, убрал обрезок доски и тихонечко выглянул наружу. В подъезде тишь, никого. Лифтом грохотать не стоило; я пешком отмахал вниз по лестнице и, как ни в чем не бывало, вышел на безлюдную ночную улицу.

    Никто меня не видел, никто не поднял тревоги. Обошлось.

    Ласковая и душистая ночная темень льнула к лицу. Я был жив, свободен, свеж как малосольная улитка и шел к себе домой. В нагрудном кармане у меня имелся флакон с волшебным лекарством, а на плечах голова с новехонькими отличными мозгами. В полной целости, как ни странно.

    3

    Много, невероятно много передумал я на долгом пути домой через ночной город. Голова человеку дана, конечно, не только для того, чтоб носить фуражку. Но прежде я и не подозревал, каким благом, каким огромным наслаждением могут быть раздумия.

    Непривычно пустынная и тихая столица простиралась вокруг меня, она была темна и прекрасна, полна мерцания и трепета, нежных огоньков и густых теней. И я шел по выпуклому боку планеты, погруженному в космос, и у меня над головой переливалась бесконечная звездная бездна, которую я ощущал как часть моего собственного, крошечного естества. Был я ничтожной теплой пылинкой в громадном мироздании, дышал сочной прохладой ночи, шагал по своим микроскопическим делам, и в то же время вмещал всю глубину и ширь вселенского пространства, сливаясь с ним в неизъяснимо пронзительной полноте.

    Ну не смешно ли, отставной солдафон, полунищий инвалид на пенсии, одинокий обломок человека, еще совсем недавно барахтавшийся в трясине наркомании, и вдруг его посещают возвышеннейшие мысли и чувства, достойные поэта или священника? Может, и смешно, только мне наплевать. Я толком не понимал, что творится в моих мозгах, но без сомнения, порошок из тайника произвел в них необычайный и важный переворот, после которого в определенном смысле я стал другим существом, которое ощущает и мыслит иначе, нежели прежде.

    Целые реки мыслей привольно текли у меня в голове, одни пышные и цветистые, на возвышенный манер, другие четкие и сухие, как бухгалтерский отчет и косточки абака; всем им находилось место, ни одна не была лишней или зряшной. Изрядная доля раздумий вращалась вокруг нелепых и страшных обстоятельств гибели Лигуна. Чем дольше я над ней размышлял, тем запутаннее представлялась эта история.

    Довольно быстро я понял, что поначалу дал маху, сочтя громилу из вездехода и паренька с фоторепортерским кофром членами одной шайки. Тут явно действовали две разнородные силы, причем независмо друг от друга. Те двое приехали и уехали порознь, один за другим. А на оранжевый ковер из пулевой раны натекла изрядная лужа крови. Картина получалась такая: первый убил и ушел, затем, позже, явился второй и перетащил труп в ванную, чтобы вскрыть череп и вырезать мозг.