— Для меня это игра, — мягко сказал Вуд. — У меня просто нет времени тревожиться. Поэтому я смогу довольно быстро решить это уравнение и найти недостающий элемент.

Камерон посмотрел на него.

— Мы можем выиграть эту войну, у нас есть для этого все предпосылки. Но если это произойдет, я всегда буду гадать, почему Риджли связался с обреченной стороной.

— Он не сделал бы этого, — сказал Дю Броз, — если бы знал наперед. Значит, он не мог знать. Может, к его временам не сохранилось никаких документов. Остались туманные легенды о том, что примерно в наше время шла какая-то война. Но легенды могли не говорить о том, кто в ней победил. Пусть даже сохранились какие-то документы, они могли быть настолько отрывочными, что…

— Отрывочные и неточные, — подхватил Камерон. — И здесь появляется еще одна возможность — альтернативные временные линии. В настоящем прошлом Риджли победить могли фалангисты, однако, двигаясь против течения времени, он сам нарушил равновесие и переключил историю на альтернативное будущее.

Математик поднялся.

— Я должен вернуться к работе. Сейчас, когда вопрос несколько прояснился, возможно…

Бог, бывший когда-то Эмилем Пастором, шагал по вечернему холодку среди пшеничных нив Дакоты. Его невысокая, невзрачная фигурка брела вперед и вперед, а вокруг в лунном свете волновался серебристый океан пшеницы. Бог шел за своей тенью.

Эта тень была реальностью, а реальность — тенью. Под ногами глухо громыхала полая земля, и после каждого шага звук этот болью отдавался в его голове. Он не остановится, он и так уже опаздывает. Чем скорее он достигнет своей цели, тем быстрее разрешатся все сомнения.

Бог должен быть всемогущим… и в этом главная сложность. Он был двойной личностью, и его преследовало смутное, неприятное чувство, что, возможно, он не только Бог, но Аполлион. Он мог быть вовсе не Богом, а всего лишь демоном уничтожения.

Почему он не может вылечить свою руку?

Нервные ткани обуглились, и боль, которую он испытывал в руке, была мнимой — явление, известное по случаям ампутации. Он привязал мертвую руку к боку: раскачиваясь, она отвлекала его.

Врачу, исцелися сам. Боже, исцели себя. Аполлион…

Заинтригованный он остановился и стоял молча, посреди огромного поля-пшеницы, вглядываясь в свою черную однорукую тень. Словно откуда-то издалека до него смутно доходило воспоминание о чем-то, что называлось «дорогим Эмилем», и он знал, что это означало безопасность, и что его тень доведет его до убежища.

Там он и узнает, как его зовут. Бог или Аполлион. Это определит его судьбу. Бог должен править справедливо и милосердно, Аполлион же должен уничтожать.

В пшенице что-то двигалось.

Нет, это ветер.

Он хотел, чтобы боль прошла, но она не проходила.

По его щекам медленно покатились неудержимые слезы бессилия, и он уже не видел этого движения, а оно тихо приближалось к нему в белом, неумолимом сиянии луны.

Иконоборец бесшумно подкрадывался к Богу.

— А как с практическим применением?

— Довольно просто. Это выглядит примерно так, мистер Камерон: вы не можете играть в сказочные шахматы, если у вас нет доски, фигур и вы не знаете правил игры. Сейчас, решив уравнение, мы узнали правила.

— Ну а доска? Фигуры?

— Они повсюду вокруг нас. Материя, свет, звук — то, о чем вы обычно не думаете, как о… э-э… машинах. Как правило, они ими и не являются. В традиционных шахматах нельзя применять такие фигуры, как кузнечик или нетопырь. Ортодоксальная логика не допускает использования… скажем, сигареты, в качестве машины. Но, предполагая переменность истин, можно даже сигарете приписать произвольное значение.