– Наверное, поджидают Пэдди и его повозку, – усаживаясь за стол, предположил Дэвид. – Иногда он их подвозит.

– Ребята очень устают, – задумчиво произнесла Бидди, словно говорила сама с собой. – Особенно туго приходится Мэгги. У нее болит спина. Это несправедливо… несправедливо…

– Не стоит заводить со мной этот разговор, мне ли не знать, что это несправедливо. Но что ты предлагаешь? Было бы легче, если бы она пошла в шахту?

– Ну, мама.

– Вот тебе и «ну, мама»! Ешь да помалкивай. Слишком ты остра на язык, как я посмотрю.

Стоило ей договорить, как в дом вошли двое ее младших детей. Джонни был копией отца: темноволосый, темноглазый, тонкий в кости. А вот Мэгги не походила ни на одного из членов семьи. Она выделялась своими темно-каштановыми волосами и зелеными глазами, и хотя личико девочки почти полностью скрывалось под слоем пыли и грязи, нельзя было не заметить, что кожа у нее нежная, сливочного оттенка. Мальчик заговорил первым, голос его звучал так же весело и задорно, как у старшей сестры Бидди.

– Мама, я сказал хозяину, что мы уходим. Ему это не понравилось, но он говорит, что на наше место найдется много желающих.

Рия оставила сообщение сына без ответа и, прежде чем снова достать из духовки судок, заметила:

– Идите умываться.

Она села только после того, как усадила за стол всех детей. Хотя Дэвид с Бидди быстро управились со своими порциями, добавки они не попросили, а терпеливо ждали, пока все не закончат трапезу. Они видели, как медленно двигается ложка в руках матери, и не могли не заметить, что временами ей стоило труда сделать глоток. К супу хлеб не полагался, его ели потом, как второе блюдо, намазывая свиным или говяжьим жиром.

Рия знала, что дети ждут ее. Младшие тоже не долго возились с едой: их ложки уже стучали по дну мисок. Женщина понимала, что ей следует поговорить с детьми, но не могла найти слов. Ей хотелось сказать, что жизнь не будет для них такой тяжелой, как раньше. Но этот завуалированный упрек их прежней жизни бросил бы тень на их отца, который сделал для них все, что было в его силах. Он усердно работал, чтобы одеть их, накормить, даже копил деньги. Их ребята были одеты намного лучше, чем большинство соседских детей. Но хорошую жизнь Рия представляла совсем по-другому. Ей хотелось жить в чистоте, чтобы на душе всегда было светло и радостно. Женщину не пугала тяжелая жизнь. Она и дальше была готова работать изо дня в день, не покладая рук, к этому она привыкла с детства, начав работать с четырех лет – об этом не переставала заботиться ее мать, но Рии хотелось, чтобы труд ее и детей приносил им нечто большее, чем они имели теперь. Особенно она желала другой жизни детям, и в этот момент ей хотелось сказать: «Я постараюсь, чтобы вам было хорошо». Но она сознавала, что чувства переполняют ее, более того, к своему ужасу, она поняла, что вот-вот заплачет. Никто из детей никогда не видел ее слез. Те слезы, что она пролила в своей жизни, Рия доверяла подушке, ибо позволяла себе всплакнуть лишь глубокой ночью, когда все вокруг крепко спали, уставшие после трудового дня или одурманенные элем или джином, но подобное ей приходилось наблюдать до шестнадцати лет, пока не вышла замуж. Сэт в рот не брал крепких напитков, если бы он заглядывал в рюмку, едва ли ему было что прятать в кирпичной стене над очагом. И все же, за прошедшие несколько лет она нередко плакала посреди ночи. Иногда Рия спрашивала себя, почему ее тянуло поплакать: жалела ли она о какой-то потере, или ей чего-то не хватало? Она не могла найти этому объяснения, а чувствовала только, что слезы приносили облегчение. Но плакать на глазах у детей – такого она не позволяла себе никогда. Для них она всегда оставалась сильной и мужественной.

Рия поспешно поднялась и почти бегом направилась к крутой лестнице, ведущей на второй этаж.