Один знакомый может устроить меня подавальщицей в Париже; продолжу учебу там. Все равно в семье меня считают шлюхой». Я понимающе помычал. «В Париже больше народу», – выдавил я наконец. Сколько ни напрягался, ничего другого о Париже придумать не смог. Убожество реплики ее не смутило. «Дома меня ничего хорошего не ждет, – продолжала она, сдерживая злость. – Мало того, что они нищие, они еще и кретины. Отец два года назад совершил паломничество в Мекку, и с тех пор с ним говорить невозможно. А братья – того хуже: один другого тупее, только и знают что хлещут пастис и воображают себя при этом носителями истинной веры; меня же обзывают стервой, потому что я предпочитаю работать, все лучше, чем выйти за такого же, как они, идиота».
«Да, мусульмане, они вообще-то не очень…» – тут я замялся. Потом взял сумку и открыл дверцу. «Думаю, у вас все наладится», – пробормотал я не слишком уверенно. В эту минуту миграционные потоки представились мне кровеносными сосудами, пронизывающими Европу, а мусульмане – медленно рассасывающимися сгустками крови. Айша смотрела на меня с сомнением. В раскрытую дверцу врывался холод. Умозрительно я мог испытать влечение к влагалищу мусульманки. Я улыбнулся немного натянуто. В ответ она улыбнулась более искренне. Я неторопливо пожал ей руку, ощутил тепло ее пальцев, почувствовал, как бьется жилка на запястье. Отойдя на несколько метров от машины, я обернулся и помахал ей на прощанье. Под конец все-таки получился какой-то человеческий контакт.
Устраиваясь в комфортабельном вагоне фирменного поезда, я подумал, что должен был дать ей денег. Хотя нет, она могла бы меня неправильно понять. И как ни странно, только в эту минуту до меня дошло, что я теперь стану богатым; ну, относительно богатым. Перевод денег с отцовских счетов уже состоялся. Продажу автомобиля я доверил автомобильному мастеру, продажу дома – агенту по недвижимости; все уладилось само собой. Стоимость имущества определялась законами рынка. Разумеется, какая-то возможность торга оставалась: 10 процентов в ту или другую сторону, не больше. Ставка налогообложения тоже тайны не составляла, достаточно заглянуть в прекрасно изданные брошюрки, которые распространяет налоговая служба.
Отец наверняка не раз подумывал лишить меня наследства, но в конце концов плюнул, решил, видать, что хлопот много и неизвестно еще, чем они увенчаются (лишить детей наследства непросто, закон сводит возможности к минимуму: маленькие мерзавцы не только отравляют вам жизнь, но еще и пользуются потом всем, что вы накопили ценой изнурительных усилий). А главное, говорил он себе, все бессмысленно, и какое ему дело до того, что случится после его смерти. Полагаю, он примерно так рассуждал. Теперь старый черт помер, и мне предстоит продать дом, где он провел последние годы, а также «тойоту-лендкрузер», на которой он привозил упаковки воды «Эвиан» из шербурского гипермаркета. Сам я живу возле Ботанического сада, и зачем мне «тойота-лендкрузер», не знаю. Разве что привозить равиоли с рынка на улице Муффтар. В случае прямого наследования налоги невелики, даже если родственные узы были не слишком крепки. После всех выплат у меня останется миллиона три – около пятнадцати моих годовых зарплат. Приблизительно за такую сумму неквалифицированный рабочий в Западной Европе вкалывает в течение всей трудовой жизни; словом, деньги немалые. Можно зажить по-человечески; хотя бы попробовать.
Через несколько недель я наверняка получу письмо из банка. Поезд подъезжал к Байе, я уже представлял себе, как сложится разговор. Сотрудник филиала констатирует значительные поступления на мой счет и попросит уделить ему несколько минут – рано или поздно любому человеку может понадобиться посредник в размещении капитала. |