«Как неинтересно и серо прожил я свою жизнь»,— думал я.
Почему я никогда не прошел пешком через тайгу к истокам рек? Не побывал на Камчатке у подножия вулкана. Ни разу в жизни не видел северного сияния, птичьих базаров, океана, необитаемых островов. Я всегда был по своим стремлениям исследователем. В детстве мечтал стать ученым. Названия наук кружили мне голову, как вино: океанология, биология, гидрография или вот геофизика — наука о Земле. Как интересно, даже сердце бьется при одном упоминании!
Зачем я позволил обстоятельствам скрутить меня? Я всегда говорил детям: «Смотрите выбирайте свою дорогу в жизни. Пусть никогда не придется вам вздохнуть о несбывшейся мечте». У меня два сына и дочь. Они-то сразу узнали среди множества троп свою единственную. Я рад.
Так проходило время, и я тосковал все сильнее... Иногда я видел во сне какие-то реки., моря, незнакомые берега, горы, обрывы, ущелья... узкие долины, заросшие невиданными цветами. Сколько в мире есть заманчиво-любопытных уголков!.. Я старел, волосы мои поседели, а мечты и стремления у меня были юношескими.
Только одному человеку я не стеснялся об этом говорить — Ангелине Ефимовне. Встречались мы, конечно, редко, раз в два-три года. Все-таки она все обо мне знала.
Когда жена умерла, я... вдруг уволился из облторга. Пошел в ботанический сад... там нужны были рабочие. Ну, я и поступил рабочим. Соседи решили, что я сошел с ума, но я был счастлив. А потом Ангелина Ефимовна предложила мне место рабочего в экспедиции.
Мы долго-долго молчали, растерявшись перед этой трагедией. Человеческая жизнь и без того коротка, короче жизни попугая, черепахи, щуки, и просто ужасно видеть, что целых двадцать лет ушло на заблуждение. Словно бедняга Рип ван Винкль, проспавший два десятилетия как одну ночь.
Отец сказал, что сразу догадался о том, что Селиверстов — ботаник. Я еще раньше его догадался. Фома Сергеевич все эти дни очень помогал во флористических сборах и даже сам размещал растения в папках по семействам и надписывал по-латыни. Отец спросил меня, кто надписывал, но его отвлекли и он забыл об этом, может, подумал на Валю Герасимову.
Вдруг мы услышали всхлипывания. Мама лежала, уткнувшись лицом в подушку, и плакала. Мы с папой бросились к ней, а Валя— за водой. Все переполошились. Ни на кого история Селиверстова не произвела такого неизгладимого впечатления, как на маму. Несколько дней она ходила подавленная, грустная, а папа хмурился и был зол. А чудак Селиверстов работал с просветленным лицом и всему радовался. Словно он болел неизлечимой болезнью и вдруг излечился.
Глава шестая
ИСКАТЬ НЕИЗВЕСТНОЕ
Однажды утром отец объявил, что ему необходимо пройти к истоку Ыйдыги. С ним пойдут Валя Герасимова, Селиверстов и я. Распоряжения Черкасова обсуждению не подвергались, но мама не выдержала и спросила, кто будет делать за Валю метеорологические наблюдения.
— Женя,— коротко ответил отец.
Ангелина Ефимовна и мама должны были закончить геологическое обследование района на север от плато. Кучеринер рвалась к вулкану, но отец советовал ей подождать вертолета, так как идти целых шестьдесят километров по раскаленным от солнца черным лавовым глыбам будет для нее тяжело.
Затем отец обратился к маме:
— Когда будешь говорить с Магаданом, попроси, чтобы прислали хорошего повара. На Колиной стряпне долго не протянешь.
Я жестоко обиделся, но радость, что меня брали с собой, скоро пересилила обиду.
— А вы, Фома Сергеевич,— повернулся отец к Селиверстову,—назначаетесь с сегодняшнего дня коллектором. Не благодарите!
Просиявший Селиверстов таки пожал ему обе руки и бросился за ботаническими папками: было совершенно очевидно, что он будет исполнять обязанности ботаника.
Мы шли гуськом глубокой, узкой, душной долиной, сжатой красными скалами сланца. |