Но и не только дорогой саблей богат был при жизни человек, окончивший свои дни в разрушенной башне. Среди останков нашлось и другое добро — пяток перстней с цветными камнями, серьга с крупной жемчужиной, золотая фибула, видимо, служившая застежкой давно сгинувшего прахом плаща. Паренек собрал драгоценности, запихал в пояс — пригодятся. И саблю взял — какой же парень, пусть и тронувшийся умишком, пройдет мимо оружия.

А ещё в башне нашлась вода. Самая настоящая — пусть тухлая и вонючая, но её можно было пить. Видать, владелец башни был большим мастером магии, ибо созданная им (или за его деньги) умывальня всё ещё давала воду. Морщась от неприятного запаха, мальчик выпил несколько глотков — сразу стало легче. Он устроился тут же, возле опустевшей умывальни, куда по каплям теперь набиралась новая порция воды, и закрыл глаза.

Новый день встретил его шумом дождя. Над Пустошью бушевала гроза — и с небес на землю лился величайший дар богов — вода, чистая, свежая. Паренек, выскочив из башни и скинув с себя заскорузлую от крови одежку, смеялся, глотал капли на лету и немного попрыгал по лужам… раны уже почти не болели, горячий воздух Пустоши легко убивает — но легко и исцеляет, это уж как боги пожелают. Натягивая промокшее тряпье, с удивлением обнаружил завернутые в пояс кольца — откуда они взялись?

Затем, как это часто бывает, проливной дождь в считанные минуты сменился жгучим солнцем, и паренек, движимый неистребимым детским любопытством, отправился осматривать руины. Сейчас, под светом Эмиала, мысли о призраках уже не казались столь пугающими — куда больше его напугал безногий скелет, лежащий на полу в прихожей. Правда, мальчику казалось, что скелет этот он видит уже не в первый раз.

А больше в башне ничего интересного и не нашлось. Более или менее уцелела лишь одна из комнат на втором этаже — странная комната, украшенная плитами из мрамора, на которых неведомый искусный резчик изобразил замысловатые узоры. Паренек, как зачарованный, битый час стоял неподвижно, разглядывая хитрые завитки, потом долго водил по мрамору пальцами, словно стараясь на всю жизнь запомнить сплетение линий. Ему мнилось, что линии что-то хотят ему сказать, что они что-то важное означают… а может, просто непослушная память пыталась намекнуть, что некогда и ему, внуку и ученику рисовальщика, не чуждо было стремление к творчеству.

Он ушел из башни следующим утром. Ушел, унося с собою найденную в руинах стеклянную флягу, наполненную водой, да большую деревянную коробку, валявшуюся рядом со скелетом. В коробке лежала толстая книга в кожаном переплёте с блеклыми синими буквами. Взял он и саблю — но потом бросил, тяжела она оказалась. Почему-то книга показалась важнее, хотя он и не умел читать. Но так ли важно — зато в книге были рисунки, сделанные с особой тщательностью. Мальчик не понимал смысла рисунков — раньше ему никогда не доводилось видеть карт — но книга казалась ему чем-то волшебным и очень, очень важным.

Он брел по каменистому плато, спускался в расселины… Эмиал по-прежнему хранил ребёнка — дважды ему попадались оазисы, дважды удалось набить живот невкусными ягодами. А на пятый день… считать он умел, да толку от того? Память упорно закрывала от хозяина всё, что случалось накануне. Да, на пятый день он встретил возвращающийся из Гурана караван. И старший приказчик каравана — вот же редкостной души человек — не отобрал у парнишки золотые побрякушки, взяв лишь половину — за то, что доставил малыша в благословенный Кинт Северный.

Шли годы. Мальчик превратился в юношу, затем в зрелого мужа, после — в старика.