- Боюсь, не понимаю. Что это?

  - Здесь, - снова зажестикулировала она.

  - Назови это, Джиллиан, - хрипло прошептал он. - Скажи мне. Я в твоем полном распоряжении, но я выполняю только очень четкие приказания.

  Порочная усмешка, от которой просияло его лицо, избавила ее от последнего стеснения, давая ей волю самой полностью предаться страсти.

  И она высказала ему, мужчине, ставшему ее собственной легендой, свое самое сокровенное желание, и тот выполнил его, пробуя ее на вкус, прикасаясь к ней и доставляя ей ни с чем не сравнимое удовольствие. И он поклонялся ее телу всей своей страстью, прославляя их ребенка в ее утробе нежными поцелуями, поцелуями, утратившими нежность и ставшими обжигающими и голодными на бедрах и пылающими, словно жидкая лава, у нее между ног.

  Погрузив пальцы в его густые черные волосы, она подалась ему навстречу, снова и снова выкрикивая его имя.

  Гаврэл!

  И после того, как у нее исчерпались все желания, - или она просто насытилась до умопомрачения, - Гаврэл встал на колени на кровати, посадил ее сверху и завел ее длинные ноги себе за пояс. Ее ногти впились ему в спину, когда он по полдюйма опускал ее на свое твердое древко, и каждый из этих дюймов был просто божественным.

  - Ты не можешь навредить ребенку, Гаврэл, - заверила она его, все еще задыхаясь, когда он снял ее, дав отведать лишь самую малость того, чего она так отчаянно желала.

  - Я и не беспокоюсь об этом, - ответил он.

  - Тогда почему... ты... делаешь... это... так... медленно?

  - Чтобы наблюдать за твоим лицом, - сказал он с томной улыбкой. - Мне нравится наблюдать за твоими глазами, когда мы занимаемся любовью. Я вижу, как в них отражается каждая крупица удовольствия, каждый грамм желания.

  - Они будут выглядеть еще лучше, если ты просто...

  Она вильнула бедрами, и он рассмеялся и сжал ее сильными руками.

  Джиллиан чуть не разрыдалась:

  - Пожалуйста!

  Но Гаврэл наслаждался медлительностью - и какой сладкой была эта медлительность! - пока она не решила, что больше не в силах ее вынести. И тогда он резко и глубоко вошел в нее.

  - Я люблю тебя, Джиллиан Макиллих.

  Эти слова сопровождала лучезарная улыбка, и белые зубы ослепительно заблестели на смуглом лице. Джиллиан приложила палец к его губам.

  - Я знаю, - заверила его она.

  - Но мне хотелось произнести эти слова.

  Он поймал ее палец губами и поцеловал.

  - Понятно, - поддразнивая его, проговорила Джиллиан. - Ты взял себе все слова любви, а мне приходится говорить все бесстыжие.

  Гаврэл издал низкий гортанный звук.

  - Мне нравится, когда ты говоришь мне, что бы ты хотела, чтобы я сделал.

  - Тогда сделай это...

  И тихое журчание слов растворилось в удовлетворенном вскрике, когда он исполнил ее просьбу.

  Спустя несколько часов последней осознанной мыслью Джиллиан была та, что она должна не забыть сообщить Эйдриен, что «общее мнение» о берсерках даже близко не соответствует действительности.

  - Ничего не могу понять, - заявил Ронин, наблюдая за ребятишками. Он покачал головой: - Такого никогда раньше не случалось.

  - Я тоже не понимаю, папа. Но что-то отличает меня от всех прочих мужчин рода Макиллихов. Либо дело в этом, либо что-то особенное заключается в Джиллиан. Возможно, виноваты мы оба.

  - Как ты с ними справляешься?

  Гаврэл рассмеялся глубоким, грудным смехом.

  - Совместно с Джиллиан нам пока что удается это делать.

  - Но они ведь, ну, сам знаешь, они такие юные, разве они не бедокурят все время?

  - Не говоря уже о невозможно высоких местах, куда они забираются, они вечно устраивают какие-то невероятные проказы, и, если ты меня спросишь, я скажу: они просто чересчур смышленые, и это может плохо кончиться.