Ван дер Рис попытался было освободиться от рук стражников, но добился лишь того, что его стали держать еще крепче.

Сирена во все глаза наблюдала за Риганом, когда к нему поднесли распеленатого ребенка, и от нее не ускользнуло изумленное выражение, мелькнувшее на его лице. Он искренне удивился, что ребенок оказался светлокожим и светловолосым. Значит, ее муж заранее был убежден, что отцом новорожденного ребенка являлся Цезарь, и теперь, когда внешность малютки красноречиво говорила за себя, все сомнения Ригана отступили, а лицо его осветилось торжествующей и счастливой улыбкой. Однако эта смена выражений в его глазах врезалась в память Сирены. Ей никогда не забыть первоначального изумления в его глазах…

Взор Ригана, затуманившийся было нежностью при виде малютки, вдруг наполнился страхом.

— Ты хочешь убить невинное дитя, Цезарь?! И тебя не будут мучить угрызения совести после этого? Да ты хуже дьявола, Альварес! Должно быть, ты сошел с ума! Убей меня, если хочешь, но детей не трогай! Отправь моих сыновей в Ост-Индию — там позаботятся о них. Ради всего святого пощади их!

А тем временем, когда внимание Цезаря отвлеклось от Сирены, она уже совсем приблизилась к шпагам, крест-накрест висевшим на стене позади испанца. Со стремительностью пантеры она сорвала с крюка клинок и, оттолкнув Альвареса, подскочила к темнокожему стражнику, державшему ее ребенка. Острие шпаги уперлось негру в голую поясницу, а затем описало устрашающий круг пониже пояса. Если этот человек не был знаком с иностранными языками и не понимал ничего, кроме местного диалекта, то язык обнаженного клинка понял отлично, судя по его вспотевшему и перекосившемуся от страха лицу. Сирена кивком головы подала знак фрау Хольц, и та, доселе стоявшая в полном безмолвии возле дверей, моментально подскочила, выхватила из рук перепуганного стражника ребенка и так крепко прижала его к груди, что младенец громко закричал, возмущенный столь неделикатным обращением.

Сирена вскинула вверх шпагу, призывая таким образом всех к полнейшей тишине, и, сузив глаза, проговорила, обращаясь к Альваресу, который все никак не мог прийти в себя от изумления: он явно не ожидал подобного поворота событий.

— Итак, Цезарь, ты — мой главный враг, ты — мой основной противник! Я вызываю тебя на поединок. Отказавшись от него, ты покроешь свое имя позором, которого потом не сможешь смыть даже собственной кровью. Дело твоей чести — принять мой вызов и сражаться как мужчина и как испанский дворянин! Прикажи своим стражникам, чтобы они не мешали нам. Если ты не сделаешь этого, то не успеешь даже пожалеть о своем неправильном поступке, ибо я проткну тебя шпагой, как паршивую свинью!

Цезарь поспешно произнес несколько гортанных слов на местном диалекте, и стражники торопливо покинули комнату.

— Риган! Калеб! Вы тоже не должны вмешиваться в поединок, — спокойно произнесла Сирена. — Надеюсь, это понятно? Даже если я окажусь слабее противника, никто не должен приходить мне на помощь! Запомните: я никого не пощажу! Я запрещаю кому бы то ни было вставать между нами!

Ван дер Рис согласно кивнул, но страдальческое выражение исказило его лицо. Разве можно придумать испытание более тяжкое для мужчины: смотреть, как женщина сражается с твоим заклятым врагом, и ничего не предпринимать! А Калеб, наоборот, никак не проявил своего беспокойства. У него был такой вид, будто он вот-вот захлопает в ладоши, выражая свой восторг неожиданным поворотом событий. Мальчик знал заранее, кто выйдет победителем из этого поединка, и потому мог пообещать что угодно.