— Не могло, значит, и не было. — Зайцев протянул ему руку, крепко пожал. — Портфель ты обыскал? Обыскал. Внутри ничего не было.

— Не было, голову даю на отсечение.

— Аппаратура твоя ничего не зафиксировала?

— Так точно, Глеб Анатольевич.

— Никаких лишних телодвижений он при мне не делал, в портфель не залезал, не суетился.

— Так точно.

— Значит, все чисто.

Зайцев полез из машины и сразу недовольно зафыркал: за воротник попал дождь. Валера проводил босса до ворот. Еще раз пожал ему руку, виновато заглянул в глаза.

— Да ладно тебе! — Тот понял его мгновенно. — Нормально все.

— Не дает покоя мысль, зачем он его все-таки взял на встречу, портфель этот чертов?

— Попижонить, Валера, только и всего! — Зайцев выругался вполголоса. — Сколько помню этого скота, не мог он без штучек. Нормально пацаны одевались тогда, в дни моей молодости. Как мужики — свитер, рубашка, штаны. А этот непременно то платочек какой-нибудь повяжет на кадык, то зонт тросточкой купит. Даже стекла на машине первым из наших сделал черными.

— Затонировал, что ли? — не сразу понял Валера.

— Ага. — Зайцев опустил голову, повозил ботинком по мокрому асфальту, как будто искал что-то, хотя в вечерней слякотной тьме ничего видно не было. — И девчонок возил, дурех, покататься будто бы. А сам такое с ними вытворял, сволочь! И ведь доказать ничего невозможно — никто не видел, кого он вез, кого потом высаживал.

— А его пытались привлечь? — заинтересовался Валера.

— Власти, имеешь в виду?

— Да.

— Нет, Валера, власти его не трогали. Никто ведь не заявлял. Я о другом.

Зайцев подавил тяжелый вздох и, чтобы не растравлять себя, принялся раздавать указания на завтра. Потом кивком простился, шагнул за ворота. Минуту стоял под дождем, мысленно репетируя предстоящий семейный ужин с вопросами, ответами, несмешными дежурными шутками. Представил осторожную улыбку жены, не знающую, как реагировать на его бородатый юмор.

Все как всегда — уныло, предсказуемо, постно.

Зайцев нацепил усталую улыбку, с которой ежедневно входил в дом, и двинулся по дорожке. На крыльце застыла жена, которую он ни единого дня не любил так, как должен был любить. Как она того заслуживала.

Глава 5

За ужином они трое — отец, Светлана и Алина — никогда не разговаривали. Так было заведено. Есть следовало молча, чтобы неосторожным словом не разрушить иллюзорную гармонию, не перебить никому аппетит. Вот после еды — пожалуйста, милости просим в кабинет хозяина. Тогда уже и жаловаться можно, и просить, и претензии предъявлять. Правда, претензий к нему, к Ростиславу Ивановичу Яковлеву, не было ни у кого и никогда. Он в этом доме был царем и богом. Он здесь повелевал, казнил и миловал.

Но сегодня с самого начала все пошло не так. Он сам нарушил тишину, когда глянул на опухшее лицо жены и вдруг спросил:

— Света, что-то не так?

— Что?

Она вздрогнула, уронила вилку на край тарелки. Звон показался оглушительным. Светлана смутилась, подхватила вилку, зажала в руке так, как будто собиралась нанести ею удар. Алина даже догадывалась, кому этот удар предназначался. Насупилась, затихла. Ростиславу эта возня с приборами показалась наигранной и фальшивой. Он вдруг разозлился и вопреки правилу, самим установленному, повторил:

— Я спросил, что с тобой сегодня.

— А что со мной?

Она выпустила вилку, и та беззвучно упала на салфетку. Пухлая ладонь Светланы с дорогим маникюром, который удивительно не шел ее коротким пальцам, исчезла со стола, затерялась где-то на колене, в складках безупречной скатерти.