Смысл слов доходил до Воронова не сразу. Он-то дурак приготовился отвечать по каждому пункту, за каждое обвинение и упрек. Ведь давно уже выстроил надежную линию защиты, несколько раз проверил на состоятельность все возражения и претензии. Он был готов ко всему, что она скажет, но совсем не ожидал, что она обвинит его в тщеславии, а не в разрушении собственной жизни.

– Я не бросал тебя! Меня заставили!

Слова разорвали пространство, выжгли вокруг двоих пустыню, погруженную в пугающую тишину. Марк так и не понял, зачем сделал это, но в тот самый миг почувствовал облегчение, которого ждал долгие годы. Ему будто вырезали сдавливающую грудь опухоль, и теперь воздух стремился заполнить легкие, которые снова работали в полную силу.

– Как вы сказали?

Он готов был поклясться, что Вера приложила к лицу ладони с подрагивающими пальцами и стала сдирать с себя маску, давно заменившую ее настоящую сущность, но приросшую настолько, что уже не воспринималась как что-то чужеродное.

Она плакала. Острые плечики подрагивали в такт всхлипываниям. Марк пропустил тот момент, когда вокруг них начали собираться люди. На них смотрели как на ярмарочных скоморохов и разве что не тыкали пальцами. Тишина наполнилась звуками перешептываний, и он увидел перед собой не слаженный коллектив, а извивающийся, пульсирующий змеиный клубок.

К горлу подкатил колючий ком, и Воронов поспешил спрятаться от вонзавшихся в него со всех сторон взглядов. Но более чем себя, он хотел защитить в тот момент Веру, превратившуюся вновь в глупую девчонку, которую он знал будто бы целую вечность назад.

Подхватив ее под локоток, он потащил ее в сторону гримерок, не обращая внимания на недовольные выкрики и требования немедленно вернуться на съемочную площадку. Он уже тогда решил уйти из проекта, бросив все и наплевав на санкции и возможные последствия. Он сделал то, что уже не позволит ему посмотреть в глаза женщине, которая когда-то верила ему. Любила его. Он предал ее во второй раз и теперь точно не заслужит ее прощения.

Неожиданно Вера вырвалась из его захвата и решительно заявила:

– Ты не испортишь все снова. Прямо сейчас вернешься и отыграешь свою роль до конца. Закончится сезон, и я передам тебя другому редактору. Сейчас же иди и делай, что должен.

Голем послушно кивнул, ощутив, как его глиняное сердце пропустило удар, затем еще один и замолчало, повинуясь приказу.

Тринадцать лет назад

– Девчонкам туда нельзя. Девчонки все только портят. Да где же он? – Мишка выбрасывал из шкафа вещи, нырнув в него почти полностью. Из-за полированной двери торчал лишь его зад, обтянутый синтетическими трениками.

– Если не возьмете меня с собой, я все расскажу маме. – Ника встала на цыпочки, вытянула вперед шею, пытаясь рассмотреть, что же так увлеченно ищет ее брат. – Ты еще с прошлого раза наказан. Хочешь второй месяц без компьютера провести?

– Вот!

В руке он держал старый фонарь, с которым они еще в детстве ходили в походы и вешали его под потолок палатки вместо лампочки. Света от фонаря было много и даже ночью можно было ничего не бояться. Мама разливала ароматный чай из термоса и рассказывала о своей юности, когда она точно так же отдыхала на природе с друзьями. Тогда еще был жив отец. О нем мама почти никогда не говорила и старалась не смотреть на Нику, которая оказалась почти точной копией его.

– Если девочка похожа на отца, значит, будет счастливой, – говорили мамины подруги, собираясь по праздникам на их тесной кухоньке.

И Ника едва сдерживала слезы, подступающие к глазам всякий раз, когда речь заходила о папе. Она не помнила отца, он умер, когда ей было три года, а Мишке еще и двух не исполнилось. С единственной сохранившейся фотографии на нее смотрел совсем молодой парень в форме солдата-срочника.