А Николай Николаевич получил в Константинополе от султана презент — семь знаменитых арабских скакунов. Самого же Абдул-Гамида его подданные пытались свергнуть, но безуспешно.

Бывший секретарь министерства иностранных дел Турции — Рефет-бей, перед войной обвиненный Лейардом в шпионаже в пользу русских, лишенный орденов и должностей, — теперь возродился из пепла. Султан в столичной газете напечатал извинения перед ним и указ, объявляющий, что прошлые неприятности «созданы клеветой», а ныне Рефет-бей восстановлен «во всех достоинствах».

И, наконец, войска стали возвращаться под развернутыми простреленными знаменами домой.

Это потом, позже, у донских полков появятся георгиевские штандарты, серебряные георгиевские трубы, знамена с надписью: «За Шипку, Ловчу, двукратный переход через Балканы», зазмеятся на папахах надписи: «За отличие в турецкой войне».

А сейчас играют оркестры, поют с посвистом «Пчелушку» казаки афанасьевской сотни. Цветы виднеются на кончиках пик, в конских гривах. Артиллеристы, прощаясь, обнимают стволы своих орудий: «Спасибо, голубушка, поработала». Слышится веселая солдатская перекличка:

Егор Епифанов доел крутую горячую кашу, перебрасывая ее из ладони в ладонь. Вытер руки, старательно подвязал шпагатом подметки сапог: все ж таки своим ходом надо протопать две тысячи верст. Да разве то расстояние, когда идешь до дому, до Маруси и Мишутки?!

Глаза на круглом веснушчатом, тронутом загаром лице Егора светятся радостно и тревожно. Он достал из зеленого мешочка, привешенного за петлю к пуговице мундира, табак, закурил. Ниче. Продымит пол-Европы, а дотянет до хаты.

Казачий запевала начинает новую песню:

Как-то по-особому, поджав нижнюю губу, не чинясь, старательно высвистывает Дукмасов. Поводит плечами Афанасьев.

…Главной улицей Систово идут войники. Впереди победно полощется на ветру Самарское знамя, отныне ставшее знаменем Болгарии.

Приложив ладонь к виску, пропускает мимо себя, прощаясь и благословляя вчерашних ополченцев, Столетов… Вот Райчо Николов, возвратившийся из госпиталя Цветан Купаров, Стоян Русов. Что это они поют?

Светлые щетки усов на круглом лице Столетова растроганно топорщатся. Что ни говорите, славных войников оставляет он здесь.

А чубатый донской соловей выводит песню дальше:

…На балконе отцовского дома стоит Марин Цолов, щурясь на солнце, жадно вбирает свежий воздух весеннего Дуная.

Уже выставлены зимние рамы, вынесены в сад горшки с цветами и кадки с померанцевыми деревьями. На зеленой траве, за воротами, играют дети. Им предстоит жить в XX столетии. Что ждет их? Что ждет нас?

Марин глядит, как тянутся по Систово, к мосту через Дунай, обозы, артупряжки, казачьи полки, напряженно прикидывает: куда повернется его судьба теперь? Учитывая заслуги отца — тот получил медаль «За усердие» и отменную бумагу, что истинный патриот, помогал армии поставками, — Марину уже предлагали место секретаря в губернаторстве. Но не надо торопиться, выбор следует сделать точный и наверняка. До сих пор осмотрительность его не подводила. Одно ему ясно сейчас, когда прошли времена зеленой тряпки, заняться политикой выгоднее, чем торговлей скотом.

…В этот час взял курс на Одессу пароход «Юнона». В трюме вез в свинцовом гробу тело Черкасского его шурин — князь Васильчиков, человек неопределенного возраста, в безупречно сшитом костюме и ботинках на очень высоком каблуке.

На носу парохода, не зная друг друга, стоят рядом Фаврикодоров и Викторов. «Юнона» плывет Босфором, мимо мраморных колонн Чараганского дворца, мимо роскошной лестницы Долма-Балчи, тополиных зарослей, береговых батарей на валу, часовых у орудий. При выходе в Черное море остался справа стопушечный турецкий деревянный фрегат.