— Ну, тогда хорошо. А может быть, на сей раз его простим?

Мэриэнн кивнула, но он снова почувствовал, что она где-то очень далеко от него, что она блуждает где-то в своем прошлом. Дюпре допил кофе и аккуратно поставил кружку обратно на поднос.

— Мне, наверно, лучше уйти, — сказал он.

Мэриэнн не ответила, но, когда он пошел, чтобы взять свое пальто, она протянула руку и мягко положила ее ему на плечо. Он почувствовал, какая у нее горячая рука, даже через рубашку. Мэриэнн взглянула вверх прямо на него, и выражение ее лица невозможно было понять.

— Извини, — виновато улыбнулась она. — Я же говорила, прошло столько времени. Я уж и забыла, как это все должно происходить.

Потом он наклонился к ней, согнувшись почти пополам, и коснулся губами ее губ. Они дрогнули, раскрываясь ему навстречу, и хрупкое тело прижалось к нему. Джо плохо помнил, как они оказались в спальне, как он срывал с себя одежду дрожащими, негнущимися руками. Он нашел ее по свету глаз и бледности кожи, по тающему запаху ее духов. Он целовал ее неистово и нежно и, может быть, впервые в жизни не чувствовал себя неуклюжим. Наверно, это и есть счастье? Джо не помнил себя счастливым, но сейчас он точно знал — это и есть счастье! Краткий миг, когда забыты боль и страх, и ночь отдала их друг другу, накрыв своим крылом.

* * *

А пока они занимались любовью, художник Джиакомелли сидел в своей студии. Настольная лампа бросала яркий свет на кисти, краски и холсты. Джек хотел выпить. Он очень хотел выпить, но слишком боялся напиться. Он хотел быть бдительным и подготовленным. После разговора с Дюпре и Эмерлингом художник направился на вечернюю прогулку вдоль заросших лесом троп, которые пересекались в центре острова, но так и не дошел до Места. Вместо этого он остановился в лесу из мертвых деревьев с корнями, которые уходили в болото, и посмотрел в глубь леса, где покоились руины старого поселения. Здесь все было тихо и неподвижно. Такой покой обычно воцаряется в дни позднего лета, когда небо затягивают тучи, жара становится гнетущей и невыносимой, а мир замирает в ожидании, что вот-вот разверзнутся небеса и польет дождь. Джек стоял на тропе, глядя сквозь ветви мертвых деревьев на болоте; их стволы стали серыми и согнулись, потому что мертвые корни больше не могли держать их прямо. Казалось, туман цепляется за них. Нет, не туман. Похоже, самое их медленное умирание теперь стало видимым, мелкие фрагменты соединились вместе в своего рода вуаль, которая накрыла и деревья, и землю под ними. Джек вытянул руки вперед, как будто хотел увидеть, как они становятся серыми, но они остались такими же, какими были, — живыми.

В тот день он не пошел дальше.

Теперь он сидел, уставившись на одну из испорченных картин, которые были по-своему лучше, чем что-либо из того, что он делал раньше. Казалось, волны перекатываются через тела, заставляя их слегка раскачиваться; по воде и камням бежала серебряная дорожка, которую он раньше не видел, потому что до этого момента она не была видна. В действительности Джек не мог бы ручаться, что добавлял лунный свет на этой картине, да и не было луны, даже проглядывающей из-за облаков на его работе.

Или на том, что он считал своей работой.

* * *

Молох проснулся.

На какое-то мгновение он подумал в полутьме, что все еще находится в тюрьме, потому что в камере на всех вещах лежал какой-то мутный отсвет, даже ночью. Он слышал, как храпят мужчины, слышал шаги. Он поднялся с пропитанной потом подушки и провел руками по волосам, потом заметил Уилларда, который теперь тоже проснулся и смотрел на него со своего поста у окна. Шторы были опущены, чтобы никто не смог подсмотреть за ними.

Ему снова снился сон, но на этот раз в нем не было женщины, не было убийства. Он был один среди деревьев: прогуливался по заросшей лесом тропе.