Но Касиму этого новообретенного богатства было мало, и старший брат безрассудно расточал эти монеты, подобно человеку, льющему воду в песок пустыни, до тех пор, пока ему тоже не пришлось приискивать себе работу. И даже тут он был крайне неблагоразумен, ибо связался с некой дурной компанией и начал выполнять определенные поручения и оказывать всяческие услуги одному дому с чрезвычайно дурной репутацией. Но все же Али-Баба продолжал молчать и без жалоб трудиться за гроши.

И вот Али-Баба, чтобы хоть как-то поддерживать свое столь жалкое существование, изо дня в день рубил деревья, непосильным трудом заготавливая огромное количество дров в чаще вдали от города, зарабатывая мозоли на ладонях и занозы в пальцах, постоянно рискуя столкнуться со свирепыми разбойниками и еще более свирепыми зверями. А Касим, который, казалось, бывал занят делами недолго и лишь по ночам, целые дни напролет сидел дома и требовал от многочисленных слуг ароматической воды, чтобы освежить свое чело. Но Али-Баба не слишком задумывался над судьбой брата, несмотря на то что брату этому случилось жить прямо по соседству с его бедной лачугой и что земли у того было куда больше, чем те жалкие несколько футов, на которых теснились Али-Баба, его жена и единственная служанка, которую они могли себе позволить, и даже на то, что Касим устраивал у себя шумные и многочисленные сборища, затягивавшиеся далеко за полночь и лишавшие Али-Бабу столь необходимого ему сна.

И все же скромный дровосек не протестовал. Воистину столь смиренным и работящим был этот человек, что едва замечал он многие и многие мелкие обиды и вечное недовольство со стороны своего далеко не идеального брата, которые могли бы вызвать в нем протест. Разумеется, если уж затрагивать эту неприятную тему, то на память мне приходит один небольшой пример. Это некий инцидент, приключившийся вечером, приятным во всех отношениях. По крайней мере, он был приятным сначала, до появления черных как смоль жеребцов хозяина Касима (чье настоящее имя было Гоха, но все звали его Беспалым, потому что на левой руке у него не было большого пальца, прежде красовавшегося там и отсеченного от прочего туловища кривым и в высшей степени острым ятаганом во время особенно горячего спора насчет поведения неких женщин из дома, где он был повелителем), которые убежали со двора за ворота. И случилось так, что жеребцы эти просунули головы свои между жердей изгороди Али-Бабы, и там они полакомились лучшими молодыми овощами с его маленького, но обихоженного огорода. Вдобавок к тому они, по обычаю всех лошадей, где ели, там и испражнялись, так что остатками их жизнедеятельности была загажена обычно безукоризненно чистая каменная дорожка, что вела к воротам Али-Бабы. Таким образом, когда на следующее утро Али-Баба поднялся, еще до рассвета, чтобы успеть отвести своих мулов далеко-далеко, в ту часть опасного леса, где можно было отыскать самую лучшую древесину, он обнаружил эту двойную напасть.

Был ли славный лесоруб огорчен потерей урожая овощей, без которых ему затруднительно было обеспечить своим домочадцам сбалансированную, пусть и неоспоримо скудную, диету? Исполнился ли смиренный дровосек горечи оттого, что дорожка перед его домом стала теперь грязной и вонючей?

Пожалуй, оставим эти вопросы мудрецам, поскольку в этот самый миг наш скромный Али-Баба, воистину принц среди нищих, вдруг заметил брата Касима, направляющегося к своим воротам по соседству. И столь кротким был наш дровосек, что он не пожелал привлекать излишнего внимания к столь огорчительным вещам, как мог бы сделать кто-нибудь другой.

— Любезный брат! — сказал он вместо этого.

— Ну что еще? — грубо отозвался Касим. — Ты что, не видишь, что я занят?

И впрямь Али-Баба не был уверен, хочется ли ему занимать своего брата еще больше. Однако дровосек полагал, что такие дела, если уж начал, лучше доводить до конца. Поэтому он сказал:

— Я тут заметил две вещи.