Вернувшись на Сент-Леонардс, Ребус доложил о дежурстве старшему суперинтенданту, потом принялся за очередную бумажную работу. Как истинный мазохист, он любил субботние дежурства. Тут можно было увидеть город в разных его обличьях, пользуясь случаем, заглянуть в серую душу Эдинбурга. Грех и зло не окрашены в черное — однажды он, помнится, пытался убедить в этом одного священника, — но скрываются под видом серой обезличенности. По вечерам они обступают тебя со всех сторон — серые, настороженные лица преступников и злоумышленников, домашних тиранов и уличной шпаны. Пустые глаза, в которых нет мысли — кроме мысли о себе. И если ты Джон Ребус, ты молишься о том, чтобы как можно больше людей держались как можно дальше от этой серой безликой массы.

В перерыве ты идешь в столовку, шутишь с ребятами, приклеив на лицо улыбку, — не важно, слушаешь ты их или нет.

— Мне тут рассказали один анекдотец, инспектор, о кальмаре, не слышали? Заходит, значит, мужик в ресторан и…

Зазвонил телефон. Ребус отвернулся от констебля — любителя анекдотов — и снял трубку.

— Инспектор Ребус.

Несколько секунд он молча слушал, и улыбка исчезла с его лица. Положив трубку, он снял пиджак со спинки стула.

— Плохие новости? — спросил констебль.

— Шутки кончились, сынок.

Хай-стрит была заполнена людьми, в основном праздношатающимися. Вон молодые люди без конца подпрыгивают на месте, пытаясь заманить публику на какие-то представления в программе «Фринджа». Такая группа поддержки. Возможно, они сами исполняют в этих представлениях главные роли. Молодые люди деловито совали листовки прохожим, у которых уже были полные руки подобных бумажек.

«Всего два фунта, лучшая цена на „Фриндже“!», «Ничего подобного вы нигде больше не увидите!». Жонглеры, люди с разрисованными лицами, какофония всевозможных звуков. Где еще в мире можно услышать волынки, банджо и казу, сошедшиеся в адском сражении, в котором никто не хочет уступить?

Местные жители говорят, что нынешний фестиваль проходит не так оживленно, как предыдущий. Они так говорят из года в год. Что же тут творилось, недоумевал Ребус, в мифические золотые дни фестиваля? На его взгляд, живости хватало.

Хотя вечер стоял теплый, окна его машины были закрыты. Но все равно, пока он полз вдоль людского моря, ему и под дворники умудрялись засовывать листовки и буклеты, залепившие чуть ли не все лобовое стекло. Его сердитый взгляд наталкивался на непроницаемые улыбки студентов театральных школ. В десять часов вечера было еще светло — вот в чем прелесть шотландского лета. Ребус попытался представить, как гуляет по пустому берегу или сидит на вершине горы, погрузившись в свои мысли. Кого он пытался обмануть? Джон Ребус всегда наедине со своими мыслями. Сейчас мысль была простая — где бы выпить? Еще час-другой — и бары закроются, если только они не получили лицензию на ночную работу во время фестиваля.

Он направлялся к зданию муниципалитета напротив собора Святого Эгидия. Ему нужно было свернуть с Хай-стрит и проехать под одной из двух каменных арок на небольшую парковку перед муниципалитетом. Под аркой стоял констебль в форме. Он узнал Ребуса, кивнул и отошел в сторону, пропуская его. Ребус припарковался рядом с полицейским автомобилем, заглушил двигатель и вышел.

— Добрый вечер, сэр.

— Куда?

Констебль кивнул на дверь возле одной из арок в боковой стене муниципалитета.