— Это рекорд! — подхватил Жозеф. — Вы такого в жизни не видали.

— Скажи сколько, Жозеф, ты только скажи…

— Раньше, до того, как я его немного подремонтировал, выходило пятьдесят литров на сотню.

— Ox — прыснула мать. — Когда выходило пятьдесят, это еще было неплохо.

— Да что там, — сказал Жозеф. — Если бы только это — радиатор и карбюратор…

— Правда, правда, — поддержала мать, — если бы только это… все было бы ничего.

Мсье Чжо попробовал засмеяться. Это стоило ему некоторых усилий. Может быть, они забыли про него? Они выглядели какими-то ненормальными.

— А шины! — проговорил Жозеф. — Шины…

Он так смеялся, что уже не мог произнести ни слова. Такой же безудержный необъяснимый смех сотрясал мать и Сюзанну.

— Угадайте, что мы подкладываем в шины, — сказал Жозеф, — угадайте…

— Ну, попробуйте, — подхватила Сюзанна, — угадайте…

— В жизни не догадается, — сказал Жозеф.

Приемный сын хозяина принес по просьбе мсье Чжо вторую бутылку шампанского. Агости слушал их и смеялся. Офицеры и пассажиры, хотя они ничего не понимали, тоже начали потихоньку посмеиваться.

— Ну, ну, думайте, думайте! — сказала Сюзанна. — Конечно, мы не всегда так ездим, слава Богу…

— Хм, не знаю, наверно, там у вас камеры от мотоцикла, — сказал мсье Чжо с видом человека, который наконец-то нашел верный тон.

— Нет, не угадали, — сказала Сюзанна.

— Банановые листья, — проговорил Жозеф, — мы набиваем шины банановыми листьями…

На сей раз мсье Чжо рассмеялся от души. Но не так самозабвенно, как они. На это у него не хватало темперамента. Жозеф уже начал задыхаться, смех душил его, он больше не мог. Мсье Чжо отказался от мысли пригласить Сюзанну. Он терпеливо ждал, пока это кончится.

— Оригинально! Курьезно, как говорят в Париже.

На них уже оглядывались, смотрели с недоумением.

Они не слушали его.

— Когда мы отправляемся в дальнюю поездку, — продолжал Жозеф, — мы… привязываем капрала к капоту… и даем ему лейку с водой… и фонарь…

Он икал через каждое слово.

— Мы сажаем его вместо фары… он служит заодно и фарой… Капрал — наш радиатор и наша фара, — сказала Сюзанна.

— Ох, я задыхаюсь, замолчи… замолчи… — проговорила мать.

— А двери, — добавил Жозеф, — двери у нас держатся на проволоке…

— Я уже забыла, — сказала мать, — уже забыла, как они выглядели, наши дверные ручки…

— А зачем нам ручки? — сказал Жозеф. — Мы просто прыгаем внутрь. Хоп, и все! Заходишь с той стороны, где подножка… Надо только наловчиться.

— Уж кто-кто, а мы наловчились! — сказала Сюзанна.

— Ох, замолчи, — сказала мать, — мне сейчас будет дурно.

Мать сидела вся красная. Мало того, что она была старая, — она так намучилась за свою жизнь и ей так редко случалось смеяться над своими несчастьями, что этот безумный смех действительно грозил ей опасным срывом. Она смеялась словно не по своей воле и так громко, что это вызывало неловкость, заставляло усомниться в ее рассудке.

— Нам фары ни к чему, — сказал Жозеф. — Охотничий фонарь ничуть не хуже.