|
Я молюсь ей, как еврейская девушка еврейской девушке. Я говорю: „Мария, Ты еврейка, и я еврейка, ты воспитала Сына так, чтобы Он жил по еврейским законам, и меня так воспитывали. И я, как еврейка, прошу Тебя о помощи, Мария. Прошу Тебя помочь мне пережить все это. Если кто-то из моей семьи все еще жив, прошу Тебя, спаси и сохрани их. Я по-прежнему правоверная еврейка и останусь еврейкой, потому что я такая и есть. Такая, какой и Ты когда-то была. Прошу Тебя и Твоего Сына защитить меня. Скажи Ему, что я просто бедный еврейский ребенок, каким и Ты когда-то была. Таким, каким Он был в Назарете, когда рос в семье бедного плотника. Прошу Тебя, защити меня, сестру Паулину и других добрых сестер. Если Ты накажешь сестру Магдалину, я не стану переживать, потому что она ужасная антисемитка и, как мне говорили, названа в честь падшей женщины“.
Однажды после вечерней службы в церкви я молилась Марии и вдруг почувствовала, как на меня дохнуло холодом, дохнуло чем-то плохим. Я быстро осеняю себя крестным знамением, поднимаюсь, чтобы вернуться в свою крошечную келью, и тут слышу какой-то шум в коридоре, ведущем в монастырь. Потом я вижу, что в церковь входят сестра Регина и сестра Паулина, и руки их сложены, так что не видно кистей. За ними идет эсэсовский офицер. Это был подтянутый невысокий человек. Его форма внушает мне ужас, который я чувствую до сих пор. Лицо у него бескровное и надменное. Я останавливаюсь и почтительно склоняю голову перед матерью настоятельницей. „Jude?“ — спрашивает меня немец. „Нет“, — качаю я головой. „Ты лгунья, как и все евреи“, — говорит он. „Она одна из нас, — вступается за меня сестра Паулина. — Мы с ее матерью росли рядом. Нас крестили в одной церкви. Нас с ее матерью вместе готовили к конфирмации“. „Поляки лгут не реже, чем евреи“. „Вы хотели увидеть девушку, — говорит сестра Регина. — Вы ее увидели и теперь знаете, что она полноправный член нашего ордена“. „Нам донесли, что вы скрываете евреев, — заявляет эсэсовец. — Эта девушка специально сменила веру“. „Она католичка“, — настаивает Паулина. „Вы можете поклясться, что она родилась католичкой?“ — спрашивает эсэсовец. „Клянусь“, — отвечает сестра Паулина. „Вы будете вечно гореть в аду за то, что спасли еврейку“, — говорит эсэсовец. „Я с радостью буду гореть в аду за то, что спасла чью-то жизнь“, — кивает монахиня. „Я уже не верю ни в Бога, ни в волшебные сказки“, — произносит немец. „И все же вы верите в Гитлера“, — замечает Паулина. „Я верю в великую Германию!“ — восклицает он. „Здесь нет евреев, — говорит сестра Регина. — У нас вам нечего делать“. „Как долго вы учили эту еврейку?“ — спрашивает он и начинает ходить вокруг меня, принюхиваясь, словно меня может выдать какой-то особый запах. Никогда в жизни мне еще не было так страшно. Я чувствовала, как кровь стучит в ушах. „Я когда-то учился в берлинской семинарии. Какой ангел явился к Марии, чтобы провозгласить, что Она станет Матерью Божьей?“ — обращается он ко мне. Эсэсовец улыбается сестрам и смотрит на меня. „Деве Марии явился Архангел Гавриил“, — отвечаю я и вижу, как улыбается стоящая за спиной у немца Паулина. „Какое название получило это событие в католическом мире?“ „Благовещение“, — отвечаю я. Немец приказывает мне прочесть все молитвы по четкам, и я читаю их слово в слово. |
