— Да отклейтесь же наконец друг от друга, — сказал Майк, — чтобы мы могли заказать.

— Ты просто ревнуешь, — ответил Кэйперс, заглянув Шайле в глаза. — Когда мы расстаемся, мне кажется, что я лишился руки или ноги. С тех пор как началась революция, мы с Шайлой стали единым целым.

— Какая еще революция? — поинтересовался я.

— Джек, когда же ты наконец проснешься? — накинулась на меня Шайла. — Сколько еще мертвецов должно появиться в той горе тел во Вьетнаме, прежде чем ты соизволишь обратить на нее свое внимание?

— Семьдесят две тысячи триста шестьдесят восемь, — сказал я, глядя в меню.

— Как ты можешь шутить, когда наши американские мальчики погибают в этой аморальной войне?! — возмутился Кэйперс, схватив меня за запястье.

Джордан, изучавший меню, произнес:

— Хочу чизбургер с луком. И этот потрясающий хот-дог ждет своей очереди. И что-то во мне настоятельно требует салата. Но как только подумаю о мальчиках, погибающих в аморальной войне, то сразу понимаю, что вообще не хочу есть. Я хочу нести плакат и маршировать в антивоенной демонстрации, чувствуя себя морально гораздо выше всех людей, мимо которых буду проходить.

— А я вот собирался заказать стейк, — подхватил я. — Но не могу даже думать о мясе, так как тут же вспоминаю о Вьетнаме и о мешках с телами молодых людей, которым уже не суждено услышать слова Геттисбергской речи. Стейк сразу же начинает казаться аморальным. Можно, конечно, заказать красную фасоль и рис, но рис будет напоминать мне о бедных вьетконговцах, которые погибают в этой аморальной войне, сражаясь с настоящими ублюдками вроде меня. Нет, рис брать нельзя. Я хочу заказать то, что не имеет политического подтекста. Так что закажу, пожалуй, сырую морковку и стакан воды.

— Парни, похоже, Кэйперс и Шайла не разделяют вашего веселья, — предостерегающе заметил Майк.

— Очень плохо, — сказал я.

— Отвратительно, — поддакнул Джордан.

— Действительно, а что веселого вы находите, говоря о Вьетнаме?! — возмутилась Шайла.

— Он свел с ума всю страну, — ответил я. — Замечательных людей, таких, как вы, сделал фанатиками. Посмотри на себя, Кэйперс. От космических аппаратов до Эбби Хоффмана, весь календарный год. А ты, Шайла. Раньше мне еще ни с кем не было так весело, как с тобой. Но сейчас я скорее предпочту прочесть весь «Конгрешенал рекорд», лишь бы не видеть твоей тоскливой физиономии. Не понимаю, почему вы не можете быть либералами, не превращаясь при этом в самодовольных ханжей?

— Мы пытаемся остановить войну, Джек, — гордо произнес Кэйперс. — И мне жаль, что наши святые чувства мешают тебе веселиться.

— А для тебя есть хоть что-нибудь святое? — спросила Шайла.

— Звездно-полосатый флаг, — ответил я.

— Дешевый патриотизм, — усмехнулся Кэйперс. — Больше всего мне нравится в американском флаге то, что на него не надо молиться. Его можно сжечь, растоптать или выкинуть в мусорный бак, и наша Конституция дает нам на это полное право.

— Еще немножко, Джек, — и ты станешь фашистом, — заявила Шайла.