Пока она была у врача, он съездил за девушкой, которая теперь будет помогать им по хозяйству. Он познакомился с ней в исправительной колонии для малолетних правонарушителей, где служил учителем, а она работала на кухне. Исправительная колония располагалась поблизости от городка, где жили Нил и Джинни, – от его центра, где они были сейчас, милях в двадцати. Несколько месяцев назад та девушка оставила работу на кухне и устроилась домработницей на ферму, где заболела хозяйка. Где-то тоже невдалеке от города. К счастью, сейчас девушка оказалась свободна.

– А что случилось с хозяйкой фермы? – при первом обсуждении этой темы спросила Джинни у Нила. – Она что, умерла?

Нил сказал:

– Нет, загремела в больницу.

– А, это то же самое.

За короткое время им пришлось выполнить массу практических приготовлений. Освободить гостиную дома от всех папок, газет и журналов, содержащих важные статьи, которые еще не переписаны на диски, а бумаг этих там на несколько стеллажей, по всем стенам до потолка. Еще оттуда пришлось убрать два компьютера, старые пишущие машинки, принтер. Всему этому надо было найти место (временное, хотя никто так не говорил) в доме у кого-то другого. Гостиную решили превратить в палату для больной.

Джинни сказала Нилу, что уж один-то компьютер он мог бы и оставить – например, в спальне. Но Нил отказался. Вслух этого не сказал, но она поняла: он не надеется, что у него будет время за ним работать.

Все те годы, что они прожили вместе, Нил почти каждую свободную минуту тратил на подготовку и проведение кампаний. Не только политических (хотя и их тоже), но и по спасению исторических зданий, мостов и кладбищ, по защите деревьев (как на улицах города, так и в составе рощ, оставшихся от старого леса), по спасению рек от ядовитых стоков, лакомых земельных участков от застройщиков и местного населения от казино. Без конца писались письма и петиции, пикетировались государственные учреждения, организовывались протесты. На собраниях в их гостиной то и дело звучали взрывы ярости и негодования (доставлявшие участникам массу радости, думала Джинни), здесь спорили и выдвигали путаные проекты, здесь била через край нервная энергия Нила. Теперь же, вдруг опустев, комната напомнила Джинни о том времени, когда она впервые вошла в этот дом, перебравшись сюда прямо из двухэтажного коттеджа родителей, где на окнах были замысловатые драпировки и деревянные ставни, а на лакированном полу прекрасные восточные ковры, названия которых она никак не могла запомнить. Ну и конечно, полки и полки с книгами. А на единственной пустой стене в ее комнате висела репродукция Каналетто, которую она специально купила в колледже. «Праздник лорд-мэра Сити на Темзе». Эту репродукцию Джинни взяла сюда с собой, но так она где-то и затерялась.

Больничную койку взяли напрокат; пока она была не очень-то и нужна, но лучше пусть будет, потому что с финансами у них частенько бывали напряги. Нил подумал обо всем. На окна повесил тяжелые шторы, которые собирались выкинуть одни их знакомые. Шторы были с узором, который Джинни находила безобразным: там чередовались пивные кружки и декоративные бляхи от конской упряжи. Но она понимала: наступают времена, когда что уродливое, что красивое – все служит примерно одной и той же цели, и на что ни посмотри, все не более чем гвоздь, чтобы накалывать на него ощущения обезумевшего тела и туда же обрывки и клочки сознания.

Джинни было сорок два, и до недавнего времени она выглядела моложе своих лет. Нил шестнадцатью годами старше.