Майк Резник. По дороге памяти
Гвендолин сует в пирожное палец, вынимает его и с довольной улыбкой облизывает. – Люблю дни рождения! − говорит она, радостно хихикая. Я стираю глазурь у нее с подбородка. – Постарайся быть аккуратнее. А то тебе придется искупаться, прежде чем распечатать подарок. – Подарок? – с воодушевлением повторяет она и переводит взгляд на обернутую цветной бумагой коробку с атласным бантом. – Пора дарить подарок? Это он? – Да. – Я подаю ей коробку. – С днем рождения, Гвендолин! Она разрывает бумагу, отбрасывает карточку и, открыв коробку, с радостным визгом достает из нее тряпичную куклу. Я вздыхаю, пытаясь сдержать слезы. Гвендолин восемьдесят два года. Последние шестьдесят лет она моя жена.
* * * Не знаю, где я был, когда застрелили Кеннеди. Не знаю, что делал, когда под атакой пассажирских самолетов обрушились здания Всемирного Торгового Центра. Но я помню каждую подробность, каждую минуту, каждую секунду дня, когда мы получили плохие новости. – Может, это не Альцгеймер, – сказал доктор Кастльман. – Альцгеймер – общий термин для разных форм старческой деменции. Рано или поздно мы выясним, какой именно страдает Гвендолин, но то, что у нее одна из них, несомненно. Сюрпризом это не стало – мы и так знали, что с ней творится неладное, потому и пришли на осмотр, но все равно были потрясены. – Есть ли шансы на выздоровление? – спросил я, стараясь держать себя в руках. Он печально покачал головой. – Сейчас мы едва ли можем даже замедлить процесс. – Сколько мне осталось? – Гвендолин, помрачнев, стиснула зубы. – Физически вы в хорошей форме, – ответил Кастльман. – Можете прожить еще лет десять-двадцать. – Сколько мне осталось до того, как я перестану узнавать людей? – настаивала она. Он бессильно пожал плечами. – У всех протекает по-разному. Поначалу вы не заметите никаких ухудшений, но вскоре они станут очевидными, возможно, не для вас, а для окружающих. И болезнь прогрессирует неравномерно. Однажды вы обнаружите, что разучились читать, а потом, месяца через два, прочитаете газетный заголовок или меню в ресторане с такой же легкостью, как сегодня. Пол обрадуется, решит, что ваша дееспособность восстанавливается, и позвонит мне. Но долго это не продлится, и на следующий день, через час или через неделю вы опять утратите свои способности. – Я буду понимать, что со мной происходит? – Нет, и это, пожалуй, единственный плюс вашей болезни, – ответил Кастльман. – Сейчас вы понимаете, что вам предстоит, но по мере ухудшения своего состояния будете все меньше осознавать утрату когнитивных способностей. Очевидно, что поначалу вам будет тяжело, и мы назначим вам антидепрессанты. Но настанет день, когда вы больше не будете в них нуждаться, потому что забудете о том, что когда-то ваши умственные способности были гораздо лучше. Она повернулась ко мне. – Прости, Пол. – Ты ни в чем не виновата, – ответил я. – Прости, что тебе придется видеть мое состояние. – Что-то же можно сделать, должен быть какой-то способ с этим бороться... – пробормотал я. – Боюсь, что нет, – произнес Кастльман. – Говорят, знающий о близкой смерти, проходит через несколько стадий: неверие, гнев, жалость к себе и, наконец, принятие. Никто не составлял подобный перечень при деменции, но в итоге вам придется принять свой недуг и научиться с ним жить. – И через сколько меня придется отправить... э-э, куда следует, когда Пол не сможет за мной ухаживать в одиночку? Кастльман набрал в грудь воздуха и, выдохнув, поджал губы. |
