На окраине Спас-Клепиков в чистом поле вырос учебный спецгородок: три белых четырехэтажных здания – классные аудитории, мастерские, лаборатории, читальни. В общежитии комнатная система, две-три койки на каждую комнату. Институт, да еще какой!

– Станут ли они на полях работать после такой житухи, вот вопрос, – сказал я. – Осядут ли?

– Местные осядут, – ответил Наседкин. – А приезжим подай после такого общежития квартиру или хотя бы комнату. А как же иначе? Ведь рабочих-то мы обеспечиваем жильем. Почему же крестьянам не строим квартиры? Ведь высокого специалиста не подселишь к тете Моте в избу. Не пойдет.

Да, не пойдет. Мелиорация земель – это лишь начало. Дальше – больше… Придется строить дома, и школы, и магазины, и клубы, и уж конечно дороги.

– Доберусь до Малахова на «Волге»? – спросил я Наседкина.

За Наседкина ответил редакционный шофер Петр Арефьевич Силкин:

– Пожалуй, сядете. Колея глубокая – дожди.

– Неужто не достроили дорогу?

– Насыпь протянули до самого Малахова, – ответил Наседкин, – а камнем покрыть не успели. Так что поезжай лучше на нашем «козлике».

И вот опять я трясусь на казенной машине все по тем же обкатанным булыжникам на Туму, на Уткино, Чувфилово, Малахове… На многие километры все тянутся и тянутся желтые поля люпина, да вдоль дороги сквозные ряды заломанных до самых макушек молодых сосняков.

– Отчего это сосенки такие заломанные? – спросил я. – Кто их так раздел?

– На корм скоту заломали.

С нами ехал фотокорреспондент местной газеты Левин. Он и ответил. Петр Арефьевич крутил баранку да посмеивался. Ему давно уж перевалило за пятьдесят.

Он ровесник и друг того самого Кленушкина и так же всю жизнь свою возил клепиковское районное начальство. Все-то он видывал, все знает.

– Когда ж их заломали?

– Прошлой зимой. Кормов не хватило.

– Видите – нижние ветви уцелели, – отозвался Петр Арефьевич. – Это потому, что их снегом заносило.

– Что-то не помню я, чтобы в прежние годы придорожные сосны заламывали.

– Так в старые годы крестьяне дворы раскрывали. Раньше дворы соломой крыли. Вот крыши и выручали. А теперь дворы шифером покрыты, шифер коровам не дашь, – посмеивался Петр Арефьевич.

– Ну и сосновые ветки – они годятся только для витаминов, – упорствовал я.

– Это правильно, – соглашался Петр Арефьевич.

Напротив Уткина мы остановились. От самой дороги десятка полтора косцов окашивали пшеницу. Мы подошли, разговорились.

– Хорошая пшеница, – говорю, – как на Кубани. Центнеров под сорок будет.

– Да не менее, – соглашаются косцы, говорят вперебой.

– Ее ноне только молоком одним не поливали.

– И под запах вносили удобрения, и озимя подкармливали.

– И с самолета на нее сыпали.

– Как же ей, пашенице, не быть ноне доброй. Это не при Слезкиной.

– Слезкина, бывало, проедет по полю да матерком покроет. Только и всего.

– Не то слезу выронит.

– Она выронит слезу… Она ее из тебя, бывало, выжмет, слезу-то.

– Я уж досуха отжатый.

– Небось Егорова не матерится, и дело идет.

– Как ему не идти, делу-то? У Егоровой связи. Кому удобрения только покажут, а ей в первую очередь. Бери сколько хочешь.