В полночь мы достигли острова Сен-Пьер, о чем свидетельствовали традиционные два пушечных выстрела. Должен признаться, к моему стыду, сон мой был так крепок, что залпы эти не достигли моего слуха и не вырвали меня из объятий Морфея. Но в шесть часов утра стюард Мишо, как ураган влетевший в каюту, стал дергать, тормошить, изо всех сил толкать меня, приговаривая:

— Месье, месье, просыпайтесь, мы прибыли в Фор-де-Франс.

Ровно через две минуты я был на палубе и успел захватить проход корабля мимо старого форта с его траншеями, гласисами, куртинами, давно заросшими дикими травами. Еще несколько оборотов корабельных винтов — и корабль наш уже у дебаркадера, являющегося полной собственностью Трансатлантического торгового общества.

Отсутствие на торговых кораблях, стоящих в порту, желтых флагов, говорило о том, что на Мартинике нет эпидемии. Два военных судна приветствовали нас пушечными залпами. Множество лодок с людьми устремились к «Лафайету». Здесь корабль должен был запастись углем, необходимым для дальнейшего плавания до Колона.

Открывшийся нашему взору вид был достаточно живописным: вдали за портом ярусами располагались невысокие горы, сплошь от подножия до вершин покрытые разнообразной растительностью. Рядом с дикими пальмами росли кокосовые, банановые, тамариндовые деревья, авокадо и манго; ветви их переплетались с зарослями кустарников, трав и цветов, плотным ковром покрывавших землю.

После двух недель плавания мы могли наконец сойти на берег и ознакомиться с местными красотами и нравами. И вот уже с корабля спущен трап и мы ступаем на сушу.

Вся набережная заполнена толпой негров, жестикулирующих и улюлюкающих, словно стая обезьян, сбежавших из зверинца. Отдана команда приступить к загрузке угля, и мы остановились, чтобы получше рассмотреть это занятное зрелище.

Картина и вправду оказалась достойной внимания. Мы увидели огромную толпу негров всех возрастов, пола и роста в рубище и невообразимых лохмотьях, едва прикрывавших их черные тела, с акульими челюстями и лоснящимися ноздрями, всех, независимо от возраста, курящих огромные сигары или длинные глиняные трубки с ужасным запахом и сопровождавших весь процесс самыми немыслимыми гримасами и ужимками.

Вся эта живописная армада двинулась к огромной куче угля и принялась ее терзать, наполняя топливом широкие бамбуковые корзины, которые сразу черные руки ловко водружали на черные головы. Затем, разделившись на звенья по двадцать — тридцать человек, грузчики направлялись к контролеру и получали от него по жетону; звучал сигнал, и все устремлялись к трапу, поднимались на борт, сбрасывали содержимое корзин в трюм, после чего тотчас же вприпрыжку возвращались к куче угля, чтобы снова и снова повторить этот процесс в том же порядке.

Чернокожие оборванцы продолжали подпрыгивать и гримасничать, и мне все время казалось, что они вот-вот встанут на четвереньки.

Двум сотням негров предстояло таким образом к завтрашнему утру перетаскать тысячу тонн угля — именно то количество, которое необходимо проглотить «Лафайету», чтобы добраться до Панамского перешейка.

Насладившись этим зрелищем, мы поспешили поскорее покинуть копошащуюся черную толпу, издающую весьма своеобразный запах и поднимающую тучу пыли, и отправились в Фор-де-Франс, до которого было семьсот — восемьсот метров.

Мы — это Ван Мюлькен, Балли и ваш покорный слуга да чиновник морского министерства, с которым мы познакомились несколько дней спустя после посадки на корабль. Его звали Бондервет. Сын голландца и креолки, он был высоким, широкоплечим и крепким, приятной наружности, а воинственные усы придавали его внешности мужественный вид. С Бондерветом у нас сразу же установились теплые отношения.