Он заговорил несвязно, непонятно, на каком-то диковинном наречии. Впрочем, губы его шевелились не переставая, однако ей удавалось улавливать лишь отдельные слова: «ассигнования», «бюджет», «значительное сокращение», «не в моей власти».

В конце речи лицо его было практически совершенно простодушно-ясным.

Затем наступила пауза.

Кажется, теперь ей полагалось что-то сказать. Или сделать. Но она никак не могла догадаться, что именно.

Он смотрел на нее сочувственно, но вместе с тем и вежливо-выжидательно. И в конце концов она поняла.

Он вежливо выставлял ее вон — словно двоечницу со шпаргалкой! Словно абитуриентку из провинции, не прошедшую по конкурсу.

Его ждали другие дела, другие люди, репетиции и — ну конечно же! — другие пьесы. Десятки, сотни других пьес…

Она неуклюже поднялась, зацепив соседний стул.

— И значит, теперь… совсем никогда?.. — спросила она сдавленно.

В лице его вдруг выразилось проницательное «ну уж нет, не проведешь!».

— Наш репертуар на будущий год в принципе утвержден… Да, собственно, и пьеса ваша имеет ряд… э-э… определенных недочетов.

— Каких? Каких недочетов?! — с последней каплей надежды вскрикнула она. — Может быть…

— …скажем так, определенная недосказанность, присущая вашей манере, — продолжал он мимо ее слов. — Не хватает цельности, законченности… Плюс спорная трактовка… Хотя, собственно, в данный момент это уже не имеет значения… к сожалению.

— А если бы… Если я все исправлю?! И трактовку тоже?

— Все в руцех Божиих, — отозвался он с торопливой любезностью и тоже встал.

Странно: теперь он был гораздо ниже ростом. Максимум метр восемьдесят.

— Но вы заходите, не забывайте нас! В общем-то мы с вами делаем одно и то же дело…

Глава 27

После этого надо было как-то жить дальше.

Но она не знала как.

Обломки мечтаний загромождали дорогу, и не осталось сил даже на один шаг. Небо рухнуло на землю, и некуда стало устремлять взор.

Все же она каким-то образом очутилась в троллейбусе — правда, неизвестно в каком. Кондукторша не обратила на нее ни малейшего внимания. Она сама подошла, протянула металлическую пятерку и рубль. Кондукторша не глядя сунула ей билет.

Никому в целом мире она не была нужна. Ни она, ни ее пьеса, ни наряд за сто пятьдесят долларов… Какие там театры, режиссеры, презентации! Троллейбус свернул в направлении школы, и то был, конечно, знак. Кухня, дети, церковь — вот истинный удел женщины!

Или, как в ее случае, — кухня, дети, школа.

Собственно говоря, ее сегодняшние уроки кончились. Но идти домой было почему-то невозможно.

— Подкорректировать планы, значит? — переспросила Светка. — Значит, это так они твою пьесу РАЗЫГРАЛИ? Твою синьору Мореску?

Вероника мелко потрясла головой. Каждое Светкино слово, особенно «пьеса» и «синьора», гулко отдавалось в мозгу и причиняло физическую боль.

Немного полегчало после слов:

— Ну и лохи, значит! Бюрократы совковые! Сами же себе могилу роют. В наше время пьесами разбрасываться! Притом молодых, перспективных авторов… Да к ним же никто как не ходил, так и ходить не будет! Вот и конец этому… короче, благородному искусству драматургии!

После этого в душе что-то отпустило, и Вероника частично обрела способность реагировать на окружающие события.

В учительской было людно — большая перемена перед второй сменой. Неужто этот день все еще длился? Веронике казалось, что с утра минула уже тысяча лет.