Я загляделся на необычное зрелище, пожалел, что нет с собой киноаппарата. Такое не часто увидишь. А вышло бы здорово: на синем небе белые облака, желтые обрывы с белыми и красными прожилками, пухлый солончак, будто покрытый снегом, и вихрь с хороводом сухих растений. Загляделся и не заметил, как ко мне подъехал на коне всадник. Вдали шла отара овец.

— Что делаешь? — спросил он меня без обиняков.

— Да вот смотрю, как ветер гонит перекати-поле.

— Чем занимаешься? — повторил он вопрос.

— Всем понемногу. Растения смотрю, птиц, зверей.

Старик хитро прищурил глаза.

— Вон видишь, — показал он кнутом на темный предмет на горизонте. — Посмотри обязательно. Там звонкое дерево!

— Какое такое звонкое?

— Посмотри, сам увидишь.

И больше ничего не сказал. Поскакал за отарой. Забавный старик, неразговорчивый.

И я шагаю дальше под ослепительным солнцем и щурю глаза от белого солончака. Темное пятно не так уж далеко, все ближе, больше, уже не колышется, и вскоре я вижу перед собой дерево пустыни, одинокий разнолистный тополь — турангу. Как он здесь оказался один в пустыне?

На дереве гнездо из груды сучьев. С него слетают два пустынных ворона и, тревожно покрикивая, кружат в небе в отдалении: боятся меня.

Я люблю и уважаю эту редкую птицу. Она мне кажется особенной, какой-то мудрой. Люблю за привязанность ее к самым диким и недоступным местам пустыни, за то, что пары так преданы друг другу, всегда неразлучны. А больше всего люблю за музыкальный ее нрав. Весной в брачную пору вороны выписывают в воздухе замысловатые фигуры пилотажа, переговариваются флейтовыми голосами, кричат, каркают, позванивают по-особенному. Сколько у них этих звуковых сигналов, и каждый, наверное, имеет свое особенное значение.

Уж не из-за воронов ли назвал старик дерево звонким?

Вокруг дерева земля истоптана, валяется верблюжий помет, вся кора ствола стерта, ствол почти выглажен, отполирован. Видимо, любят о него чесать свое тело животные, измученные клещами и болячками.

И еще дерево, действительно, звенит тонким, многоголосым писком. Он несется откуда-то сверху, потом раздается почти рядом, над головой.

Это самый обыкновенный рой крошечных комариков-звонцов. Они держатся согласованной компанией, то упадут вниз, то поднимутся кверху, метнутся в сторону резко и неожиданно. Быть может, одинокое дерево давным-давно служит местом встречи этих крошечных насекомых? Оно издалека видно в голой пустыне, найти его нетрудно. Комарики толкутся возле него с подветренной стороны, напевая свою несложную, но звонкую песенку крыльев.

Потом прилетает большая синяя пчела-ксилокопа. Она что-то ищет, грозно гудит, будто негодующе разговаривает с кем-то басом, пока, наконец, не находит свою щелочку в древесине с гнездом. Их здесь несколько, этих свирепых на вид ксилокоп. Может быть, из-за них тоже старик назвал дерево звонким?

Над стволом дерева основательно поработал дятел: выдолбил два аккуратных летка. Дерево внутри пустое, и, если по нему постучать палкой, раздается глухой звук барабана.

Я заглядываю в леток, что пониже, но ничего не вижу в темноте. Опускаю в него былинку и слышу тонкий, дружный крик птенчиков. Наверное, семейство дятла.

Вихрь не угомонился. Примчался сюда за мной к дереву. Теперь не миновать беды комарикам: до единого размечет их по пустыне. От ветра дерево зашумело ветвями, потом тонко загудело и заныло. Неужели это второе дупло повыше так гудит? С комариками же ничего не случилось. Где-то благополучно переждали. Улетел вихрь, и они, как ни в чем не бывало, снова затеяли свою тонкую песенку крыльев.

Прошло много времени. Пора расставаться с деревом и хочется побыть возле него. Сколько у него сожителей! И верблюды, и вороны, и комарики, и ксилокопы, даже дятел, и, наверное, еще кто-нибудь.