— Как могли уживаться вдвоем два таких разных человека?

— Возможно, ради меня. Но я никогда не видел, чтобы они ссорились. Когда они, попрощавшись со мной на ночь, спускались на первый этаж нашего старого деревянного дома, я прикладывал ухо к полу, но никогда ничего не слышал, кроме звуков классической музыки из трубы престарелого граммофона.

После своего ныряния под лед я начал часто задумываться о жизни и смерти. Вообще, меня больше интересовали животные и растения, чем та сила, которая их породила и поддерживала в них жизнь. Наверное, я никогда не сомневался, что за гранью видимого мира существует некая субстанция, и здесь я был ближе к философии отца. Однако материальные объекты привлекали меня гораздо сильнее, чем невидимые абстрактные ангелы на небесах, о которых нам рассказывал, впрочем, без особого убеждения в голосе, учитель Закона Божия.

Над кроватью моей худощавой няни Лауры висели застекленные картинки кудрявых ангелочков, а наша крепко сбитая повариха Хельга пела песни об ангелах, когда к ней на кухню на чашечку кофе заходили подруги. Однажды, будучи совсем маленьким, я выскользнул из кровати, прильнул к замочной скважине и увидел нечто такое, что потрясло меня до глубины души. Воспользовавшись отсутствием моих родителей, объемистая Хельга с кряхтением усаживалась в нашу ванну. В ужасе я бросился на кровать и закрылся с головой одеялом. До того момента я никогда не видел маму даже в нижнем белье, и эта сцена стала для меня настоящим откровением. Это было очень волнующе и познавательно, но я ни за какие коврижки не осмелился бы посмотреть еще раз. Хельга была нагая, как ангелы, но она с трудом помещалась в ванну. Что же произойдет с ней, которая так божественно поет, когда она попадет в рай и получит ангельские крылышки?

Нельзя сказать, что Хельга пробудила во мне интерес к противоположному полу, но расплескавшаяся по полу вода направила мои детские мечты в совсем другое, новое русло. Теперь, после того как я оставался у себя в комнате один, у меня появились новые ритуалы. Летом я на цыпочках подкрадывался к окну и забирался на широкий подоконник, откуда открывался вид на фьорд Ларвик. Наш дом стоял на крутом склоне холма, спускавшегося к морю, и с высоты третьего этажа я видел тянувшиеся до самой гавани черепичные крыши, а дальше — открытый океан. Вернувшись в постель, я фантазировал о том, что скрывалось дальше, за горизонтом. Потом я засыпал, и если мне везло, то мне снились негры и удивительные африканские звери. Но зимой вылезать из-под теплого одеяла не хотелось, тем более что мама настаивала, чтобы в моей комнате окна стояли нараспашку круглый год. В такие ночи я представлял, что стою в ванной, один, без Хельги. Вот я открываю оба крана, вода наполняет ванну, переливается через край, течет по полу, подбирается к двери в спальню. Затем подхватывает мою кровать и несет меня вниз по склону, во фьорд и дальше, дальше, пока я, наконец, не слезаю с кровати в стране пальм и новых друзей, гораздо более забавных, чем прежние.

В другой моей фантазии мне не требовалось никуда плыть. Я просто возводил огромный стеклянный купол над заброшенной пивоварней, а в получившейся оранжерее сажал тропические растения и приглашал туда то двух маленьких индейцев, то двух маленьких арабов, то негров — как Ной в его ковчег. Ну и животных, конечно.

— Ты был мальчик не от мира сего?

— Тихим и застенчивым я стал только в период полового созревания. Я никого не знал в своей новой школе. Все жившие по соседству дети покинули школу после семи классов. А до тех пор я был в центре внимания нашей компании. У меня были ключи от плотины, неограниченное количество содовой воды и оранжада в леднике, а когда я отправлялся в очередную экспедицию в лес, все стремились ко мне присоединиться.

Может быть, на меня оказали такое сильное впечатление принадлежавшие маме книжки о великих открытиях, диких животных и чужеземцах.