|
— Пожалуйста, не называй. По крайней мере при них! — Он качнул головой в сторону, где застыли янычары. — Ты боишься собственных солдат? — Я осторожен и потому до сих пор жив, — Карин хихикнул. — Говорят, что ты тоже не делаешь шагу без сотни штыков. — Как же к тебе обращаться? — Бывший соборник пожевал губами. — Зови меня имам. — Что?! Ну, ты обнаглел! — вырвалось у Артура. — Ты претендуешь на роль их духовного лидера? Или откопал в дальней родне потомков пророка? — А ты? — быстро спросил Карин. — Ты придумал слово «президент», а слышал, как зовут тебя люди? «Русский эмир»! — Я не занимаюсь религией, а ты калечишь психику детей. — Ты не меняешься, Кузнец. Опять говоришь непонятно. — Как тебе новая вера, не жмет? Говорят, когда?то ты неплохо пел в московском соборе. — Не тебе меня укорять. Ты сам меня убеждал, что Бога нет. — Ты же русский, Карин! — При чем тут язык? — взвился бывший соборник. — Ты меня еще матерью попрекни! Ладно, Кузнец… Раз уж тебе так неймется, я расскажу. Ты наверняка считаешь, что меня заманили золотом? Это неправда. И в отличие от тебя, я не использовал посланцев шайтана, чтобы покорить страну. — Ты говоришь о лысых псах? — Обо всех тех исчадиях ада, которыми снабдили тебя проклятые лесовики. А что оставалось мне после того, как ты начал на меня охоту? После того, что я сделал для Петербурга, меня начали травить, как бешеного зверя! Я помог этому старому дураку, бывшему губернатору, я укрепил город, высадил тысячи деревьев, я очистил реку от падали, я изгнал вонючих дикарей! И что за это?.. Со мной остались три сотни верных людей и вера, больше ничего! — Какая вера, имам? — Не кощунствуй… — погрозил пальцем Карин. — Я долго думал и советовался с Озерниками. Кстати, они тоже не делали тебе ничего плохого, но ты их истребил… Но пусть это будет на твоей совести, Кузнец! Так вот, я понял, что в России мне делать нечего. Я ехал через деревни, где люди спят в обнимку со свиньями. Я видел стариков, которых дети выгоняли на улицу, потому что нечего жрать молодым. И никто из молодых не вспоминал, что эти старики произвели их на свет! Я видел церкви, в которых из стен выламывали доски на обогрев, а под иконостасом справляли большую нужду. И никому не было дела ни до Бога, ни до молитвы. Я проезжал через деревни, где не встретил ни одного трезвого человека. Все хлестали брагу, а недоенные коровы выли, как волки… Ты думаешь, Кузнец, я не хотел остаться?! На жилистой шее имама дергался кадык, седая бородка полумесяцем оттеняла желтизну его впалых щек. Только глаза горели безудержным огнем. — Я очень хотел остаться, Кузнец, только я понимал, что ты рано или поздно доберешься до меня в любом поселке по эту сторону Урала. Так предрек Белый ладожский Дед, а он никогда не ошибался. Я мог бы забраться в глухомань, основать новую коммуну и проповедовать остаток дней… Но я! — Карин ударил себя в грудь. — Я двадцать лет служил в Москве вашему погибшему на кресте идолу! И я лучше тебя знаю, где заканчивается вера этих людишек! — Карин ткнул пальцем в окно. — Их вера заканчивается там, где начинается бутылка! Их веры хватает лишь до порога церкви, а дальше они ищут, как бы стащить добро у соседа. Они готовы закопать любого, кто живет лучше них, и ни во что не ставят собственные обещания… — Люди везде одинаковы, имам. |
