|
В обед раздали из котла полевой кухни по половнику пшенной каши в жестяных кружках. Многие девчата сбросили одежду, оставшись в трусиках и лифчиках. Загорать так загорать. К вечеру все обгорели до волдырей. У сибирячки Веры пунцово пламенел нос, горели алые плечи. Первый день на труд-фронте показался Вере самым длинным и тяжелым в ее жизни. Только к вечеру подкатил водовоз с бочкой воды. Потом — снова два долгих-долгих километра до полевой кухни. И снова — кружка жидкой пшенки. Кто-то из девчат разревелся. Вера с возмущением отвернулась от этих жалких слез. В тот вечер впервые не пели песен. В сараях, далеко от деревни, спали как убитые. А утром чуть свет опять за лопату. И так много-много недель подряд, безо всяких выходных, по двенадцать часов в сутки. Работа эта была бы невыносимой, не будь она добровольной, если бы комсомольцы-москвичи не понимали, как она нужна фронту, Москве.
В конце июля над окопами стали появляться «мессеры» и «юнкесы», и Вера увидела первую кровь, первых убитых и раненых. Всем сердцем прочувствовала она горе народное, когда потянулись мимо окопов на восток скорбные колонны беженцев из западных областей. Особенно трудно приходилось на рубеже Ржев — Вязьма. Командовал строительством начальник инженерного управления фронта генерал-майор Невский. Вера только мельком видела этого генерала, когда он приезжал подбодрить молодежь. Ей не дано было знать, что в ноябре того же года генерал Невский, закончив большую минно-подрывную операцию, связанную с обороной Харькова, отдаст команду взорвать радиоминой генерала фон Брауна, коменданта и начальника гарнизона оккупированного гитлеровцами Харькова. Несмотря на кровавые мозоли, Вера подавала пример подругам, вырабатывая норму и смеясь: — Вот и первая профессия: землекоп! В самые трудные часы вспоминали, как Павка Корчагин строил железную дорогу… Первое серьезное столкновение с трудностями заставило приуныть кое-каких горе-романтиков, но не такова была Вера. Она не могла изменить самой себе. Да и что Юра подумал бы! В начале сентября студентов-старшекурсников отозвали в Москву на учебу. …В это время я был совсем близко от Веры — рыл окопы полного профиля и эскарпы близ Рославля. Немцы прорвали фронт. Начали операцию «Тайфун», рванулись снова на восток, и моя рота лишь с огромным трудом сумела погрузиться в последний эшелон на станции Снопоть, что в сорока километрах восточнее Рославля.. Вот почему так понятны, близки и дороги мне такие строки из письма Веры родным: «Вы, наверное, очень беспокоились обо мне. Ничего страшного нет. Я ездила по специальному заданию, как и все комсомольцы Москвы. Мы строили укрепления. Теперь идешь по Москве и видишь плакат: „Что ты сделал для фронта?“ И чувствуешь удовлетворение, что что-то сделала…» Для многих, для большинства из нас трудовой фронт явился прикосновением к подвигу. Рыть ловушки для вражеских танков по двенадцать часов в сутки под бомбами и пулеметным градом нам было не легче, чем Павке Корчагину и его друзьям прокладывать зимой в лесу железную дорогу, чтобы дать дрова городу. Но мы не считали свой труд подвигом. Другое дело — в Красной Армии. С какой завистью провожали мы глазами проходившие и проезжавшие на фронт маршевые колонны. Сколько в этих колоннах шагало безусых ребят в касках и шинелях, ребят, которые были всего на год, на два старше нас! Вера была по-настоящему счастлива, вернувшись в Москву. Столицу трудно было узнать. Во все глаза смотрела Вера вокруг. Москва стала по-военному суровой, настороженной, готовой к обороне. Аэростаты воздушного заграждения в небе, зенитки на крышах больших домов, камуфлированные краской и ветками грузовики с красноармейцами И ополченцами на улицах. Вокруг города, оказывается, тоже строили пояс обороны. Витрины магазинов заколочены досками, обложены мешками с песком. |
