– Погоди, погоди, – отставил я недопитой кружку. – Ну-ка расскажи мне про своего деда подробнее. Что за человек? Чем он перед советской властью провинился?

– А я больше и не знаю ничего. Церковь между собой тогда дралась. Разделилась она на новых и старых. Тебе бабку Ивелину спросить. Только она после тех… поездок заговаривается иногда. Но память!.. По именам своих знаешь как шпарит! Тех, с кем деда забирали. Только оттуда они вдвоём и выбрались. А теперь вот одна осталась.

– Это ты мне в ответ? Лейгин у Федонина с косяка дверь чуть не сорвал. Ты тоже туда?..

– Да мне на ваши секреты!..

– Вы словно маленькие дети!

– Знаешь что!.. – закусил Толупанов губу и даже побелел.

Вот тогда до меня докатило, что не открыться ему после того, что услышал, совесть не позволит.

– По правде сказать, Санёк, я и сам до сих пор ничего толком не пойму. Тайны-то особой, секрета какого нет. Петрович, правда, предупреждал, чтобы никому. Но эта такая чертовщина. И чем дальше вглубь, тем темнее. Мы с Павлом Никифоровичем куда ни ткнёмся, везде тупик… И труп в первый же день!

– Какой труп? – вытянулось лицо моего приятеля.

И я решился ему рассказать. Не всё, конечно. Детали опустил. А когда замолчал и Сашок по своей привычке зачесал затылок, я его за руку и за собой.

– Куда? Я на футбол опаздываю, – вскинул он руку с часами.

– Нужен нам помощник, – тянул я его за собой. – Федонин небось со Змейкиным сейчас у себя возится. Вот я ему тебя и представлю.

Глава VIII

Холодом дохнуло из распахнутой двери, холодом и предчувствием новой смерти. Капитан угро Донсков, хмуро зыркнув на расступившихся полуодетых сонных зевак, подумал: «Соседи тут как тут, кто же среди ночи соберётся…» и прошёл в квартиру. У постели копошились врачи «скорой», чуть раньше он приметил их машину у дома.

– Как? – бросил он главному в синей шапочке.

– Жива.

– Что?

Тот пожал плечами.

– Что? – повторил, выдохнув.

– Да вроде ничего. Спит.

– Как? А вызов?

– Я звонила, милок, – выступила на шажок махонькая старушка в накидке до пят. – И им, и вам. А её и теперь привести в себя не могут. Чего ж мне думать? Жива – не жива?

Донсков перевёл глаза на доктора.

– Жива, жива, – кивнул тот и отмахнулся от старушки, как от надоедливой мухи.

– Значит, вы звонили в милицию? – осмотрелся Донсков. – А чего окно настежь?

Он понял, почему холодно стало ему в дверях, из окна сквозило.

– Утечка газа?

– Утечка? – поднял брови врач. – Да нет, кажется… Хотя?.. Мы не проверяли…

Донсков бросился на кухню, сунулся к газовой плите, кажется, нет; ручки обеих горелок прикрыты; он осторожно втянул ноздрями воздух, приник ближе – не пахло.

– Запах сгнившего, – подсказывал сзади врач, – протухших яиц.

– Чисто, – выпрямился Донсков и шагнул назад к постели. – Чего она не движется?

– Она глазок не открывает уже более часа. Я её и так и этак. С одного бока на другой. Помёрла Серафимушка моя ненаглядная! Сгубили её вслед за Дмитрием Филаретычем, – плаксиво запричитала тонким голоском старушка, кутаясь в накидку.

Получалось у неё почти профессионально, Донскову почудилось отпевание по покойнику, он вздрогнул, нагнулся над Семиножкиной, лицо той с запавшими синюшными щеками, с чёрными кругами в глазницах и сомкнутые, казалось, навсегда веки пробрали его до мурашек на спине.