|
Было трудно объяснить Леонарду, что нельзя требовать, чтобы деревня прекращала жизнедеятельность всякий раз, когда он желал послушать концерт. Кроме тог, о, бывали случаи, когда американские дамы просто забывали или делали вид, что забыли о требовании англичанина; а если Аделина входила в булочную и обнаруживала за прилавком состарившегося отца булочника, все еще третьего кларнетиста sapeurs-pompiers, она знала, что и пытаться не стоит. Леонард раздражался, когда она терпела неудачу, и его нормальная бледность внезапно становилась сизой. Было бы куда легче, если бы он счел возможным расщедриться на слово личной благодарности или даже на маленький подарок, но нет, он держался так, будто полная тишина во всей округе была его прерогативой. Когда он впервые серьезно заболел и радиоприемник перенесли в его спальню, число концертов, которые он желал послушать, росло и росло, а сочувствие деревни все больше истощалось. К счастью, в последние месяцы он не хотел ничего слушать, кроме собственной музыки. Аделина все еще отряжалась, чтобы принудить деревню к выполнению обета безмолвия, но она только делала вид, будто уходит, не сомневаясь, что к началу концерта Леонард решит в этот вечер с приемником не возиться. И предпочтет, чтобы она завела ЭМГ, повертела трубой и сыграла ему «Фантазию для гобоя», «Французские песни» или медленную часть «Языческой симфонии». То были славные дни — в Берлине, Лейпциге, Хельсинки, Париже. Англия была смертью для истинного артиста. Чтобы добиться там успеха, требовалось быть вторым Мендельсоном — вот кого они там ждали, будто второго Мессию. В Англии у них между ушами висит туман. Воображают, будто говорят об искусстве, а говорят только о вкусах. У них нет никакого понятия о свободе, о потребностях артиста. Для Лондона существуют только Иисус и брак. Сэр Эдвард Элгар, сэр, орден «За заслуги», баронет, муж. «Фальстаф» — достойное произведение, много хорошего в «интродукции» и «аллегро», но он растранжирил свое время на эти дурацкие оратории. Черт! Проживи он дольше, так переложил бы на музыку всю Библию. В Англии не разрешено быть артистом. Можете быть художником, или композитором, или писакой в том или ином жанре, но тамошние затуманенные мозги не способны понять обязательное условие, стоящее за всеми этими профессиями, — необходимость БЫТЬ АРТИСТОМ. В континентальной Европе над этой идеей не смеялись. Да, было у него чудесное время, славные дни. С Бузони, с Сибелиусом. Пешеходные странствования по Тиролю, когда он читал своего любимого Ницше по-немецки. Христианство проповедует смерть. Грех — выдумка евреев. Целомудрие растлевает душу не меньше, чем похоть. Человек — самое жестокое из всех животных. Сострадать — значит быть слабым. В Англии душа живет на коленях и ползет к несуществующему Богу, будто подручный мясника. Религия отравила искусство. «Геронтий» был тошнотворен. Палестрина был математиком. Кантус Фирмус — помои. Надо покинуть Англию, чтобы найти высокие горные склоны, где душа может воспарить. Комфортабельный остров стаскивает тебя вниз, в мягкость и мелочную пошлость, в Иисуса и брак. Музыка — эманация вознесения духа. Так как же может музыка струиться, если дух спутан и посажен на привязь? Все это он объяснил Аделине, когда познакомился с ней. И она поняла. Будь она англичанкой, то ожидала бы, что по воскресеньям он будет играть в церкви на органе и помогать ей раскладывать джем в банки. Но в то время Аделина сама была артистка. Голос грубоватый, но выразительный. И она понимала, что ее искусство будет подчинено его искусству, если он будет исполнять свое предназначение. Нельзя воспарить в кандалах. Она и это поняла. Тогда. Для него становилось все важнее, чтобы «Четыре английских времени года» вызвали ее восхищение. |
