Странно человек устроен. Столько жестокости было в этом деле — но совершить ту, последнюю, вся душа сопротивлялась. Есть некоторые виды жестокости — иногда даже менее вроде бы страшные, чем другие, — противоречащие человеческому существу. Или я уже так проникся той искривленной психологией, чтобы правды дорыться, что и сам стал ее разделять. Не знаю. До сих пор мне это снится, одним из самых жутких моих кошмаров. И вопящий инвалид в доме.

Вот я и говорю — может, это и было сном? Не навещал я их, нет. А щенки у них сами собой передохли, вот и ушли концы в воду. Да и… тот… он слабеньким был, хиленьким. Скорей всего, все равно не жилец. Ну, вот тебе и вся история. Понял, что происходило? Или вопросы есть?

— Есть вопросы, — сказал Калым. — Во-первых, как вы все-таки догадались о тесной связи между преступником и старушкой с коровой? Во-вторых, что все-таки происходило на складах? Я так понимаю, убитый, якобы искавший место сторожа, был человеком из некоей организации, занимавшейся расследованием дел на складах? Что за организация? Чего они хотели? Почему об этом даже знать было опасно? Как это было связано с убийствами? Из высших эшелонов НКВД они были? Ну, и еще вопросы набегают. Второй очереди, так сказать вопросы. Задам их, когда с главными разберемся.

— Я ж тебе все рассказал, — искренне удивился Высик. — Ладно, давай разбираться. Смотри: я вижу, что Митрохино — один из углов треугольника, в котором действует оборотень. Значит, Митрохино чем-то для него важно. Чем? Я определить пока не могу и начинаю подмечать любые здешние странности. Частная корова в разоренных после войны местах — это странность. Потом я узнаю: то был и впрямь единичный случай — счастье, привалившее старушке с парализованным сыном. Я понял, что сделано это было по приказу сверху, едва опер упомянул, что о факте передачи коровы сообщали московские газеты. Почему наиболее подходящей для этого оказалась наша старушка? При прочих равных условиях у нее было, видимо, какое-то преимущество. Наиболее вероятно, кто-то хлопотал именно за нее. При организации таких показух всегда в итоге выбирают человека, являющегося своим. Или, как мы еще говорим, «имеющим лапу». Предположим, у старушки есть такая «лапа». Тогда эта «лапа» находится среди людей, положение которых позволило бы им быть неуловимым оборотнем. Человек меньшего положения не воссоединил бы покровительствуемую им старушку с ее коровой, так сказать. Почему он ей покровительствует? А может, этот парализованный парень — его незаконный сын, подумал я сперва? Во всяком случае, дело скорей всего в родственной связи. А если они родственники со старушкой, то, может, он как-то и использует ее дом для своих преступных целей? Использует его как базу для вылазок? Благодетелю, «выбившему» корову, могут дозволить все, что угодно.

— В общем, есть странность, позволяющая нам кое-что предположить, и мы за нее цепляемся, — продолжал Высик. — Далее. Эпизод с укрываемым волком. Тут, понимаешь, у меня система ассоциаций заработала. Отчаянность, с которой этот тип спасал раненого волка, напомнила мне другое дело — дело Скворца, о котором ты от самого Скворца уже знаешь. Помнишь, он ведь рассказывал тебе историю, приключившуюся в нашем детдоме, когда Скворец, пятнадцатилетний, такие недюжинные сыщицкие способности проявил и меня спас? Помнишь, там был зверюга, с душой, ожесточенной до того, что в ней, казалось, утратилось все человеческое, проникшийся сумасшедшими нежностью и любовью к подобранным котятам — привязанность к ним как бы возместила ему все, его душой недополученное, позволила выплеснуть всю искалеченную и придавленную жажду кого-то любить, накопившуюся в его душе. И я настолько живо проникся образом мыслей и чувств человека, спасавшего волка, что мне страшно стало.