В качестве последнего средства сестры Аниты решили отправиться с ней на консультацию к Марии Батисте, уважаемой жрице, матери всех святых кандомбле . Все женщины семьи в самые важные моменты жизни совершали путешествие в Баию, – там была территория Марии Батисты. Это была немолодая, полная женщина, с неизменной улыбкой на лице цвета патоки, одетая в белое, от сандалий до тюрбана, и увешанная ритуальными бусами. Жизненный опыт научил ее мудрости. Голос у нее был низкий, она смотрела прямо в глаза собеседнику и гладила по руке того, кто пришел к ней, потеряв жизненные ориентиры и желая обрести верную дорогу.

Она изучила судьбу Аниты, опираясь на собственную интуицию, с помощью бузиос – небольших гладких ракушек каури. Она не сказала о том, что увидела, ее роль заключалась в том, чтобы вселять надежду, предлагать решения и давать советы. Она объяснила Аните, что страдание ничему не служит, оно бесполезно, разве что может использоваться для очищения души. Анита должна молиться и просить помощи у Йемайи, великого духа жизни, чтобы выйти из тюрьмы воспоминаний. «Твой сын на небесах, а ты в аду. Возвращайся в мир», – сказала она ей. Сестрам сказала, чтобы дали Аните время; настанет день, слезы ее истощатся и дух выздоровеет. Жизнь настойчива и упорна. «Слезы льются во благо, они омывают человека изнутри», – добавила она.

Анита вернулась из Баии такая же безутешная, какой была перед отъездом. Она ушла в себя, безразличная к вниманию семьи и мужа, и отдалилась от всех, кроме Биби. Она забрала дочку из детского садика, чтобы та все время была у нее на глазах, под защитой ее любви, подавляющей и полной страхов. Одна Биби, задыхаясь в объятиях матери, перенесшей трагедию, несла всю тяжесть ответственности за то, чтобы она не скатилась в непоправимое безумие. Только она могла осушить ее слезы и облегчить страдание лаской. Она научилась не вспоминать маленького братика, словно и вправду забыла о его короткой жизни, и притворяться веселой, чтобы отвлечь мать. Девочка и ее отец жили рядом с призраком. Большую часть времени Анита либо спала, либо неподвижно сидела в гостиной под присмотром кого то из женщин семьи, поскольку психиатр предупредил о возможности суицида. Часы и дни проходили для Аниты одинаково, следуя друг за другом ужасающе медленно, и времени у нее было в избытке, чтобы оплакивать малыша Пабло и всех своих неродившихся детей. Наверное, ее слезы когда нибудь высохли бы, как говорила Мария Батиста, но времени для этого не хватило.

Ричард в большей степени переживал неизбывное отчаяние жены, чем потерю ребенка. Он хотел сына и любил его, но меньше, чем Анита, к тому же не успел к нему привязаться. Когда Анита кормила малыша грудью, убаюкивая нежными литаниями, их соединяла невидимая нить материнского инстинкта, он же едва начал узнавать сына, как тут же потерял. Чтобы полюбить Биби и научиться быть отцом, у него ушло четыре года, а с Пабло он был всего один месяц. Его смерть потрясла Ричарда, но еще больше его угнетала реакция Аниты. Они были вместе уже много лет, и он привык к смене настроений жены, у которой улыбка и страсть в одну секунду могли смениться гневом или грустью. Он нашел способы управлять непредсказуемыми состояниями Аниты без раздражения, объясняя их тропическим темпераментом, но только когда она не могла этого слышать, иначе она обвинила бы его в расизме. Но Ричард никак не мог облегчить ее тоску по Пабло, поскольку жена отвергала его помощь; она с трудом терпела даже свою семью, его же не терпела вовсе. Биби была ее единственным утешением.

Между тем жизнь бурлила на улицах и площадях этого чувственного города. В феврале, самом жарком месяце, люди ходили почти обнаженными – мужчины в шортах и часто без футболки, женщины в легких, очень коротких платьях, сверкая глубоким декольте. Ричард повсюду видел молодые тела, красивые, загорелые, вспотевшие, множество вызывающе оголенных тел, – куда ни посмотри.