— Итак? — уточнил Агеев. — Вы ей — связи и карьеру в богемных кругах. Она вам — сына и молчание?

После некоторой паузы актриса сказала:

— В общем и целом, не вдаваясь в подробности, которых я уже, если честно, и не помню, то — да.

Заварзин

Около полуночи Турецкий пробрался в казарму. Она никем не охранялась, не было ни дневального, ни дежурного. Ночь выдалась душная, окна были распахнуты настежь. Человек тридцать спали на двухъярусных кроватях. На табуретах около кроватей лежали одинаковые синие комбинезоны. Прикрутив яркость карманного фонарика на минимум, Турецкий обошел кровати, заглядывая в лица спящих. Потревоженные светом, парни недовольно морщились, отворачивались, натягивали на голову простыни, но, слава богу, никто не проснулся.

Заварзин спал, приоткрыв рот и разбросав в стороны руки, как футбольный вратарь в ожидании пенальти. Погасив фонарик, Турецкий одной рукой зажал ему рот, другой придавил его покрепче к кровати и зашептал на ухо, чтобы не дергался. Заварзин оказался не робкого десятка, в панику не ударился, довольно быстро сообразил, что убивать его никто тут не собирается, и, подняв руки, дал понять, что сопротивляться и кричать не будет. С комбинезоном и ботинками в руках он вслед за Турецким выскользнул в окно.

— Я бы давно отсюда сбежал, если бы знал как. Ну и если бы не боялся, что пристрелят, — шепотом рассказывал Заварзин, после того как Турецкий показал ему свои документы и объяснил миссию. — Был у нас случай. Один из химиков, Артуром звали, попробовал. Через забор перелез, а там его солдатня в упор из автоматов и… Не знаю, что им про нас офицеры наговорили, но ненавидят они нас похлеще, чем чеченов. Мы уже по-разному пробовали какие-то контакты наладить: и спирт им предлагали, и деньги — не хотят дружить. А другого пути, кроме как через забор, отсюда нет. Единственные ворота охраняются с пулеметами, подкоп вырыть нереально: там, говорят, за забором еще на много метров вокруг минные поля. И дембеля, похоже, не будет. Нас практически насильно заставили подписать контракты на сверхсрочную службу. А что потом, я даже боюсь предполагать. Соберут всех в кучу, взорвут одним фугасом и спишут на военные потери. Потому что мы слишком много знаем.

— Я думаю, в грузовике можно выбраться, — предположил Турецкий. — Сюда ведь я на глине проехал…

— Не получится, — вздохнул Заварзин. — Грузовики, во-первых, теперь только через две недели придут — глины уже полный склад, а во-вторых, обратно они едут порожняком без тентов и досматриваются с собаками.

Такого поворота Турецкий не ожидал и даже вздрогнул. Что же, теперь получается, и он тоже влип? Накаркал Голованов?

— А зачем вообще нужна эта глина? — спросил он, просто чтобы что-то спросить, чтобы Заварзин не почувствовал его растерянности.

— Это не просто глина. Это монтмориллонит — природный алюмосиликат для каталитического крекинга… Вы знаете, что такое крекинг? — спохватился Заварзин.

Турецкий кивнул:

— Переработка нефти в моторные топлива и прочее химическое сырье. Значит, здесь в самом деле производят бензин?

— Не только бензин. Еще керосино-газойлевые фракции.

— Это что за хренотень?

— Ценнейшая хренотень, — усмехнулся Заварзин. — Она пригодна в качестве дизельного или реактивного топлива.

— Но как это возможно без высоченных ректификационных колонн, факелов? Откуда берется нефть? Куда потом деваются нефтепродукты?

— Могу показать, — предложил Заварзин.