— Я полагаю, что эта девушка, должно быть, исключительно привлекательна, — предположил я.

!: — Не знаю. Она была несчастна. У нее было, по-видимому, только немного белья да пара тех белых платьев, которые они надевают перед выходом на сцену.

Дэвидсон следовал течению собственных своих мыслей. По его мнению, в истории тропиков никогда не случалось подобного приключения. t — Где найдется человек, чтобы похитить девушку из оркестра? Разумеется, время от времени люди увлекаются хорошенькой певичкой, но чтобы бежать с нею… вы шутите. Надо было быть таким сумасшедшим, как Гейст.

— Подумайте только, что это означает, — продолжал Дэвидсон, скрывавший весьма богатую фантазию под своим неизменным спокойствием, — Только попробуйте об этом подумать. Постоянные одинокие размышления на Самбуране перевернули ему мозги вверх дном. Он не дал себе времени поразмыслить, иначе не сделал бы этого. Ни один человек в здравом уме… Как может продолжаться такого рода штука? Что он будет с ней делать, в конце концов? Безумие, говорю вам, безумие.

— Вы говорите, что он безумец? Шомберг уверяет, что он умирает с голоду на своем острове, так что может кончиться тем, что он ее съест, — предположил я.

— Мистрис Шомберг не успела рассказать подробностей, — продолжал Дэвидсон.

По правде говоря, было удивительно и то, что их так долго оставили вдвоем. Дневное оцепенение подходило к концу. На веранде — извините, на «пьяцце» — начинали раздаваться шаги и голоса; шум передвигаемых стульев, звонки. Появились клиенты. Госпожа Шомберг стала торопливо просить Дэвидсона — не глядя на него, — чтобы он никому ничего не рассказывал, как вдруг ее нервный шепот оборвался на полуслове. Шомберг вошел из маленькой задней двери с приглаженными волосами и тщательно расчесанной бородой, но еще с отяжелевшими от сна веками. Он недоверчиво посмотрел на Дэвидсона и даже бросил взгляд на свою жену, но был обманут природным спокойствием первого и обычной неподвижностью второй.

— Ты выслала во двор напитки? — спросил он грубо.

Она не разжала рта, так как в эту минуту появился слуга с полным подносом и направился к «пьяцце». Шомберг подошел к двери и раскланялся со своими посетителями, но не присоединился к ним. Он остался стоять спиною к зале, наполовину загораживая дверь. Он еще стоял так, когда Дэвидсон, посидев несколько минут неподвижно, поднялся, чтобы уйти. Услышав шум, Шомберг повернул голову и увидел, как Дэвидсон поклонился госпоже Шомберг и получил в ответ ледяной поклон, сопровождаемый глупой улыбкой, похожей на гримасу. Трактирщик отвел глаза. Он был полон высокомерного достоинства.

Хитрый, несмотря на свое простодушие, Дэвидсон остановился у двери.

— Очень жаль, что вы ничего не хотите мне сказать об исчезновении моего приятеля, — сказал он, — моего приятеля Гейста, вы знаете. Я думаю, единственное, что мне остается сделать, это пойти за справками в порт. Там я, наверное, что-нибудь узнаю…

— Подите за справками к черту, — ответил Шомберг хриплым, сдавленным голосом.

Дэвидсон заговорил с трактирщиком главным образом для того, чтобы отвлечь всякое подозрение от госпожи Шомберг; но он все же был бы рад узнать что-либо большее и увидеть поступок Гейста в новом освещении. Это был лишь пробный шар, но пущенный ловко. Он удался превыше самых смелых ожиданий, так как угол зрения трактирщика страшно искажал предметы. Он вдруг принялся тем же глухим и могильным голосом поносить Гейста наихудшими словами, из которых самыми нежными были «свинья» и «собака», он делал это с такой яростью, что буквально задыхался. Воспользовавшись паузой, Дэвидсон, темперамент которого мог устоять и перед более сильными испытаниями, возразил ему вполголоса:

— Неблагоразумно доводить себя до такой ярости.