Она кладет свою руку на мою, отчего колечко из скрепок пропадает из виду. От тепла ее кожи перехватывает дыхание.

– Каждое утро жизнь начинается с чистого листа, все снова становится возможным, – напоминает она.

По спине нескончаемым потоком бегут мурашки, я снова хочу обхватить ее лицо, поцеловать щеки, заглянуть в темные печальные глаза, сказать, что все со мной будет хорошо. Но это ложь. Половина моего сердца истекает кровью, когда я вижу страдания на ее лице, но, как ни стыдно признать, другую половину распирает от счастья при мысли, что я ей небезразличен. В ее трагических словах, в витках тонкого металлического колечка – любовь.

Наконец я набираю в грудь побольше воздуха:

– Иногда солнце заходит раньше. Дни не вечны. Но я буду сражаться до конца. Я тебе обещаю.

Взгляд Джун смягчается.

– Тебе не обязательно проходить через все это одному.

– А тебе зачем брать на себя такой груз? – отвечаю я. – Я просто… решил, так будет легче.

– Легче кому? – возражает Джун. – Тебе, мне, обществу? Ты предпочел уйти однажды молча, ничего не объяснив?

– Да, предпочел. Скажи я тебе все тем вечером, разве стала бы ты принцепс-электом?

Не знаю, какие слова были на уме у Джун, но она их так и не произнесла. Она молчит несколько секунд, потом отвечает:

– Нет. Мне бы не хватило духа. Я бы отложила принятие решения.

– Вот именно. – Я делаю глубокий вдох. – Думаешь, я бы стал жаловаться на здоровье в такую минуту? Встал бы на твоем пути к блестящей карьере?

– Я сама должна была сделать выбор, – цедит Джун сквозь зубы.

– А я не хотел тебе в этом мешать.

Джун качает головой, ее плечи слегка сутулятся.

– Ты и в самом деле думаешь, что настолько мне безразличен?

Приносят наш заказ – горячие тарелки с супом, булочки и аккуратно упакованную еду для Идена, – и я с благодарностью погружаюсь в молчание. Мне было бы легче, добавляю я про себя. Я бы лучше отошел в сторону, чем каждый день, видя тебя, думал об оставшихся мне нескольких месяцах. Но сказать это вслух я стесняюсь. Джун смотрит на меня в ожидании ответа, но я только мотаю головой и пожимаю плечами.

И тут я слышу его – сигнал общегородской тревоги.

Оглушительный. Мы оба замираем, потом смотрим на громкоговорители на зданиях. Никогда в жизни я не слышал такого – бесконечного, душераздирающего воя, он заполняет воздух, сметая все на своем пути. Уличные экраны потемнели. Я недоуменно смотрю на Джун. Что за чертовщина?

Но Джун больше не глядит на меня. Ее глаза устремлены на громкоговорители, оглушающие улицы ревом сирены, ее лицо искажено ужасом. Мы одновременно переводим глаза на ожившие экраны; теперь они залиты кроваво-красным цветом, на каждом всего три слова, вытравленные золотом.

ВСЕ В УКРЫТИЕ

– Что это значит? – кричу я.

Джун хватает меня за руку и тащит за собой. Мы бежим.

– Воздушная тревога. Щит атакован!

Это первое, что я слышу от Дэя. Информэкраны непрерывно транслируют зловещее алое извещение, сирены оглушают меня ритмическим ревом, перекрывая все привычные звуки города. Люди высовываются из окон, спешат на улицу, ошеломленные, как и мы, необычной тревогой. Солдаты выстраиваются боевым порядком, кричат что-то в свои микрофоны при виде приближающегося противника. Я бегу рядом с Дэем, мысли и цифры мелькают в голове. (Четыре секунды. Двенадцать секунд. Пятнадцать секунд – квартал, значит, если не сбавлять темпа, до дома Дэя еще семьдесят пять секунд. Есть ли путь короче? А Олли? Нужно забрать его из квартиры, он должен быть рядом со мной.) Странная сосредоточенность овладевает мной – такое уже случалось, когда я освобождала Дэя из Баталла-Холла много месяцев назад, и потом, когда Дэй поднимался на Капитолийскую башню, чтобы обратиться к народу, а я уводила от него солдат.