Осторожно кладу букетик маргариток. Наша лампа стоит посреди стола, темная и ненужная. Обычно все было так: мама каждый день приходила около шести, спустя несколько часов после моего возвращения из школы, Джон появлялся в девять-десять. Мама старалась не включать настольную лампу до возвращения Джона, и мы с Иденом привыкли ждать «включения лампы» – это всегда означало: Джон вошел в дверь. И еще – настало время ужина.

Не знаю, почему сижу здесь с тем старым предвкушением в душе: вот сейчас придет мама из кухни и включит лампу. Не знаю, откуда в груди у меня это чувство радости, ощущение, что Джон дома, что еда на столе. Дурацкие старые привычки. И все же мой взгляд устремляется на входную дверь. Надежда все крепнет.

Но лампа не включается. Джон не приходит. Мамы нет.

Я тяжело опираюсь локтями на столешницу, прижимаю ладони к глазам.

– Помоги мне, – отчаянно шепчу я пустой комнате. – Я не силах этого сделать.

Хочу сделать, я люблю ее, но мне этого не вынести. Почти год прошел. Что со мной такое? Почему я не могу перешагнуть через это?

Комок стесняет горло. Слезы текут из глаз. Я даже не пытаюсь успокоиться, рыдаю и не могу остановиться, перевести дыхание, ничего не вижу перед собой. Не вижу моей семьи, потому что ее нет здесь. Без них вся эта мебель – ничто, маргаритки, лежащие на столе, лишены смысла, лампа – всего лишь почерневший хлам. Образы из моего кошмара не уходят, преследуют меня. Как я ни гоню их, они остаются со мной.

Время залечивает все раны. Но не мою. Для моей еще не пришло время.

Но я знаю и на сей раз поднимаюсь, как только он выходит. Накидываю на себя одежду, натягиваю ботинки и следую за ним. Холодный воздух ласкает мое лицо, лунный свет топит ночь в темном серебре.

Даже больной, он двигается быстро, когда ему нужно. Я догоняю его на вокзале Юнион и преследую по центру города – сердце мое колотится ровно, как после хорошей разминки. Я уже знаю, куда он направляется. К своему старому дому. После перекрестка Уотсона и Фигероа он сворачивает за угол и идет к крохотному заколоченному строению с выцветшим крестом на дверях.

От одного этого у меня кружится голова. Могу себе представить, как чувствует себя Дэй. Я осторожно подхожу к заколоченному окну, прислушиваюсь. Он входит через заднюю дверь, бродит по дому, его шаги звучат тихо, приглушенно, он останавливается в гостиной. Я перехожу от окна к окну, пока не нахожу щель между двумя досками. Поначалу я его не вижу. Но потом глаза привыкают.

Дэй сидит за столом в гостиной, уронив руки на голову. Хотя внутри и темно, я различаю его очертания, слышу, как он плачет. Дэй сотрясается от горя, боль чувствуется в каждой измученной мышце его тела. Рыдания настолько нетипичны для Дэя, что сердце разрывается на части. Я видела его слезы, но так и не привыкла к ним. Не знаю, привыкну ли когда-нибудь. Я трогаю лицо и тут понимаю, что по моим щекам тоже текут слезы.

Все это сделала с ним я… но он любит меня, а потому горе навсегда останется с ним. Каждый раз, глядя на меня, он будет вспоминать о судьбе своей семьи – хотя и любит меня. Несмотря на то, что любит меня.

– Эй, – будит меня Джун.

К моему удивлению, она не спрашивает, почему у меня такие распухшие красные глаза. Она, кажется, даже не удивилась, увидев меня на диване, а не в кровати.

– Я… сообщила Андену о твоем решении. Он сказал, что бригада лаборантов приедет за тобой и Иденом через два часа. В вашу квартиру.

В ее голосе звучат благодарность, усталость и неуверенность.

– Я буду там, – говорю я.

Ничего не могу с собой поделать – несколько секунд тупо смотрю в пространство, и мне кажется, будто я плыву в море тумана, где смутно различаются эмоции, образы и мысли.