— У меня нет любимой девушки, — сказал Он.

И Лена засмеялась — от жалости ко всем неучтенным ухоженным журналисточкам, дизайнерам, а также к моделям и модельерам, портье и сомелье, студенткам и аспиранткам, актрисам, певицам, домохозяйкам и приходящим няням. Всем тем, кому Он мог прошептать, вытянувшись на черных простынях: «Ты единственная, любовь моя!»…

Мог — и не прошептал.

— У меня нет любимой девушки. Хотите быть моей любимой девушкой?

— Хочу, — сказала Лена.

— Когда вы заканчиваете работу?

— Уже закончила.

— Очень хорошо. Я приглашен на одну вечеринку. Хотите, пойдем вместе?

— Хочу, — сказала Лена. — Но мне нужно десять минут, чтобы снять кассу…

— Я подожду…

Он не шутил. И его глаза — тягуче-ленивые, немигающие — не шутили. Он готов был согрешить со всем миром, но хотел — с ней, Леной Шалимовой, торгашкой из ларька. Лена твердо знала, что так не бывает. И твердо знала, что бывает именно так. И ей было совершенно наплевать, что случится завтра, потому что завтра она будет думать о том, что случилось вчера.

Она будет думать об этом очень долго.

Ни в какие десять минут она не уложилась: из-за тягуче-ленивых глаз, свернувшихся клубком в ожидании. Цифры путались и сбивались, рубли прикидывались копейками, копейки — рублями, к тому же где-то затерялись «Turbulence» (по восемьсот) и задиристый подростковый «Jeans Boys» (по триста двадцать).

Он заглянул в ларек, когда Лена, отчаявшись, решила задекорировать неуловимый «Турбуленс» под два проданных еще вчера крема от морщин.

— Вот что… У меня сейчас нет времени.

Вот, возьмите… И позвоните обязательно.

Завтра. А лучше сегодня — вечером, ночью, когда хотите… Только обязательно, слышите!.. Обещаете мне?

— Да, конечно…

Он был явно чем-то взволнован. Нехорошо взволнован. Как будто за эти десять минут ожидания случилось что-то непоправимое. А может, за последнюю минуту.

Или за последнее мгновение. Непоправимому вполне хватает мгновения.

Лена тотчас же дала себе слово не выскакивать за ним как оглашенная. И все равно выскочила. Это был жест отчаяния — Он растворился в толпе, исчез, уполз в свой заброшенный азиатский храм. Он оставил Лене лишь визитку с восхитительно красивым созвучием имени и фамилии. Лена знала эту фамилию — темно-синюю, непрозрачную; фамилию из высокого флакона духов покойной Виктории Леопольдовны.

Простак Гурий, способный расследовать разве что дела о кражах носовых платков и детских лопаток из песочницы, выдвинул версию об ограблении и угоне дорогущей иномарки. Девяносто девять тысяч долларов и сам «Лексус» того стоили. В обширной практике Бычьего Сердца бывали случаи, когда людей укокошивали и за гораздо менее значительную сумму. За триста рублей в кошельке и килограмм полтавской полукопченой. За финскую кожаную куртку, оказавшуюся впоследствии голимым китайским кожзамом. За бутылку водки. И просто — за красивые глаза.

О, как Бычье Сердце хотел бы поверить в немудреную версию об ограблении! Искренне и безоглядно — как в существование бога (душу мать!), как в существование летающих тарелок, снежного человека и лохнесского чудовища. Но вера, как это обычно и случается, быстро увяла под грузом бесстрастных фактов.

Никто даже и не помышлял угонять пресловутый «Лексус».

Более того, новехонький, сверкающий хромированными подкрылками джип радостно встретил Антоху на подворье «Лиллаби». Именно сюда Бычье Сердце и отправился на следующий день после обнаружения трупа — для близкого знакомства с жизнью и окружением Ромы-балеруна.