Изменить размер шрифта - +
Зимка хватала одно, принималась читать другое и вынуждена была возвращаться к прежнему.

Прежде всего поразил ее пространный приговор Совета восьми, который в предварительном порядке (за отсутствием подсудимой) рассмотрел дело девицы Золотинки из Колобжега, подозреваемой в совершении преступления, предусмотренного статьей 211 частью третьей Уложения о наказаниях «Невежество с особо тяжкими последствиями»… Не дочитав до конца, Зимка бросала взгляд на приложенную к приговору выписку из Уложения. Бралась за составленную как письмо, как личное обращение к Золотинке повестку в суд. И с близкой к ужасу оторопью обнаруживала, что сама себя отдала в руки правосудия, обязавшись явиться для судебного разбирательства, как только пигалики найдут или возвратят к жизни названного ее отца Поплеву.

— Ну, дудки! — воскликнула Зимка в сердцах. — Я вам не Золотинка.

И запнулась, сообразив, что они-то этого как раз и не знают. Раскрасневшись, откинулась она на сиденье, чтобы привести мысли в порядок.

Что же будет, если окажется в конце концов, что Золотинка, вступая в сделку с пигаликами, не придумала для себе никакой лазейки? О себе-то уж могла позаботиться, если на других наплевать!

Ну, нет, я вам не Золотинка! — повторяла Зимка. Тут-то и было, очевидно, спасение — если совсем припрет. Юлий испугается войны… что ж, в крайнем случае — жизнь дороже! — придется признаться, что я — не я. И спрашивайте с той, кто устроил вам пожар, а потом наводнение.

Это соображение вернуло Зимке ощущение конечной своей неуязвимости, и она спокойнее уже вернулась к бумагам пигаликов. Но скоро ехавшая по столичным улицам колымага остановилась, доверенный дворянин, не слезая с лошади, нагнулся к окну:

— Такая гнусная дыра… простите, государыня. Харчевня там, — он махнул рукой за спину, — за крытым проездом; карета, пожалуй, зацепит крышей… И в оси не пройдет.

— Хорошо, — задумалась Зимка. — Позовите Дивея.

Окольничий спешился и с церемонной медлительностью отвесил у открытой дверцы поклон. «Что еще?», — говорил сумрачный взгляд, в ухватке чудилась горделивое равнодушие. Под действием внезапного вдохновения Зимка схватила его за руку:

— Простите, Дивей! — проговорила она тоном очаровательной искренности. — Я виновата. Виновата, может статься, совсем не так, как вы думаете… Но что сказать: я взбалмошная, избалованная поклонением женщина. Злая, себялюбивая… Ну, вы и сами много можете сюда добавить.

Дивей, на мгновение замер, чтобы осмыслить разительное заявление, а потом безмолвно склонил голову, признавая за великой государыней право на самые невероятные и несправедливые суждения. Разумеется, он был покорен, и Зимка, необыкновенно проницательная во всем, что касалось мелкой галантной возни, не нуждалась ни в каких заверениях на этот счет. Они прекрасно понимали друг друга.

— Но у меня есть и хорошие свойства, — сказала она живо и опять тронула юношу за руку, вымаливая прощение лукавым взглядом. — Я признаю свою вину, — продолжала она, не дождавшись подсказки, — и вы можете, как это бывает между людьми чести, потребовать у меня удовлетворения.

На этот раз он глянул так, будто ослышался. Удивление его заставило усомниться и Зимку: что, собственно, она имела в виду? Ничего особенного. Ничего такого, чтобы возникла необходимость покраснеть или значительно пожать руку. Но она сделала и то, и другое: смутилась и легонечко стиснула покрытое шелковыми оборками запястье. Это у нее вышло само собой, естественно и мило — трудно было удержаться.

Словом, глупая растерянность одного из самых остроумных, легких на язык красавцев княжества — он поклонился с дурацкими словами на устах: слушаю, государыня! — доставила Зимке мимолетное, хотя и не лишенное червоточины удовольствие.

Быстрый переход