— Чтобы и тень подозрения не пала на мое имя. Да и на ваше тоже. Наймите людей, возьмите надежных слуг… какая-то пьяная ссора. Не знаю, как это делается. Кувшином по голове, ножом под ребро… в суматохе. И все. Этот человек проходимец. Он оскорбил меня.

— Но это ведь не ваш отец?.. — Вновь возникшая доверительность давала как будто бы право и на такого рода вопрос, но Дивей запнулся, сообразив, что очень уж далеко зашел.

Она нахмурилась:

— Как это в голову пришло! Конечно же, нет. Проходимец и вымогатель. Сделайте, что я сказала, вот и все. — Необходимость вступать в объяснения злила ее.

Посольский особняк на Варварке, где разместились Буян с товарищами, представлял собой небольшой белокаменный дворец о двух этажах, с высокой крышей и остроконечными башенками по углам. Огромные окна, нехоженые пространства покоев и затерянные в вышине потолки — там среди нарисованных облаков отсвечивали толстые ляжки парящих, летящих кувырком прелестниц — изрядно смущали, если не сказать угнетали, привыкших к разумной тесноте пигаликов. Все шесть послов Великой республики и четырнадцать младших сотрудников посольства поселились, в конце концов, на чердаке, где нашли приятную сердцу умеренность. Несуразных очертаний угловатые коморки с прорезанными на скатах крыши окнами, узкие коридоры с часто поставленными дверями, надо полагать, возвращали пигаликов к мысли о выкопанной в горах родине, ее скученном уюте и возделанном очаровании. А взгляд из окна, с непривычной, резко бросающейся в глаза высоты, не позволял забыть об ответственном положении на чужбине.

На чердаке угловой башни, окна которой открывали круговой обзор на посольский двор и крышу, пигалики собрались на совещание. Толстый слой пыли, который укрывал тут позабытый с незапамятных времен хлам, заросшие паутиной стекла — все было исследовано на предмет следов, птичьих ли, крысиных, все равно каких. Осмотр удовлетворил пигаликов, после чего они и начали разговор, поглядывая в окна, по сторонам и вниз, на широкие наружные подоконники, где мог бы пристроиться крылатый оборотень. Сотрудник посольства стоял за дверью, еще один расположился этажом ниже в круглой комнате под чердаком. Не были забыты, разумеется, и дальние подступы к башне.

— Есть у меня предчувствие… — сказал Буян, окидывая взглядом празднично наряженных товарищей, которые с осуждением присматривались к ломаным стульям и ящикам, но все не решались использовать их как сиденья. Пигалики даже ступали здесь, среди развалов, вкрадчиво — неосторожный шаг поднимал тучи пыли, которые роились в косых столбах света. — Такое предчувствие, — повторил Буян, перебирая пальцы, — что выйдет из этого разговора в харчевне нечто весьма занятное, и это пойдет нам на пользу.

— Каким образом, Буян? — резко возразил Млин.

Это был узкоплечий пигалик, с каким-то бабьим, несмотря на большие бакенбарды, лицом; нечто бабье скрывалось, возможно, в сварливом выражении всех его рыхлых, текучих черт. Неприязненные отношения Буяна и Млина, их недоброжелательная манера изъясняться, огорчавшая многих пигаликов, не помешали, однако, назначению последнего товарищем посла.

— Каким образом наличие двух опасностей уравновесит друг друга и принесет нам облегчение? Я что-то не улавливаю, — говорил Млин, похмыкивая. — Мы вовсе не знали бы хлопот, если бы взяли под стражу Золотинку еще в ту пору, когда это не грозило войной со всем слованским государством. Не слишком ли дорого обходятся Республике личные чувства и переживания ответственного члена Совета восьми? — он взглянул на Буяна, недвусмысленно показывая, кому назначается упрек.

Лицо посла омрачилось:

— Да, ты уж не раз ставил на вид, что я привношу в политику слишком много чувства.