В дверь постучали, и сразу же, не дожидаясь ответа, вошел Вертун, сверкнул против солнца очками и прижмурился.

— Огромная простыня! — весело объявил он, протягивая Буяну исписанный с двух сторон лист. — Только что получили: большое послание Ананьи к Рукосилу.

При общем молчании Буян углубился в чтение, а когда закончил, передал письмо Млину.

— Она едет в охотничий замок Екшень на встречу с Рукосилом, — объявил он среди напряженного ожидания. — Ананья утверждает, прошу прощения, что «привел засранку в чувство». К сожалению, не указывает, каким именно способом. Она дала согласие на съезд в Екшене. Обещала отправиться на следующей неделе. И как всегда обозначена только буквой — «З».

— Следует расстроить встречу, я полагаю, — возбужденно заметил Тарлан, заглядывая через плечо Млина в письмо.

— Напротив. Есть соображение, — возразил Буян. — Сдается мне, нужно способствовать встрече в Екшене всеми возможными способами. Придется поторопиться, однако. Где сейчас разведчики, кто у нас поблизости от Екшеня?.. Вот что, Вертун, — повернулся он, обратившись к ожидавшему у двери очкарику. — Перепишите письмо на подлинное перо Рукосила. Сколько их осталось?

— Одиннадцать.

— И немедленно отошлите. Да! Постойте. И предыдущее, разумеется.

Обстоятельное, с подробностями письмо задержало Ананью допоздна. Отказавшись от мысли покинуть «Красавицу долины» сразу после ухода Зимки, он положил дождаться вечера, чтобы воспользоваться темнотой, если обнаружится слежка. Так что в пору томительного бездействия кстати оказались чернильница, перо и бумага.

Сочинительский труд отвлек Ананью от сомнений, однако, покончив с письмом и пустив в небеса перышко, он ощутил неладное. Он подошел к раскрытому на вздыбленные крыши окну. Над сумрачным провалом улицы блуждали беспутные голоса. Ничего не значащий смех вторил слезливым жалобам, и чей-то надрывный крик сзывал потерявшихся на ночь глядя детей. Неприкаянный час, когда день доживает последние свои минуты. Горькое сиротское чувство нашептывало Ананье беду.

Он выложил на стол несколько серебряных монет, поколебавшись, добавил еще две, а потом бесшумно отворил дверь. В смрадной и теплой темноте различался доносящийся снизу гомон.

За коротким столом у основания лестницы галдели четыре засидевшихся за кувшином вина бездельника. Они составляли не совсем понятное сообщество, по главе которого помалкивал важный господин. В барственной повадке его проступало что-то брезгливое, когда, откинув толстую голову с тонкими усиками, он оглядывал своих случайных товарищей.

То был доверенный человек окольничего Дивея Бибич. Да и прочие принадлежали к кругу зависимых от Дивея людей. Широкоплечий громила с маленькой головой известен был в полку окольничего Дивея под именем Чернобес. Сняв меч и доспехи, он остался в грубом жилете воловьей кожи, единственным украшением которого служил широкий усеянный тусклыми бляхами пояс с подвешенным к нему ножом мясницких размеров — более чем убедительный довод во всякой кабацкой стычке. Двое Чернобесовых однополчан — отличавшийся порочным смехом потаскухи мальчик с падающими на плечи волосами и его разговорчивый напарник с изрытой оспой кирпичной рожей — тоже не полагались, как видно, на изменчивую кабацкую удачу и разоружились лишь частично, оставив при себе мечи. Отчего, впрочем, они не выглядели более воинственно, чем молчаливо налегавший на вино верзила.

Впрочем, если и было что неестественное в этом разномастном содружестве, заметить это мог лишь особенно внимательный или особенно подозрительный человек.