Я пожал плечами. Я действительно не знал. В этом мире для меня уже ничто не имело смысла. Я смотрел на него пустым взглядом. Мы только дышали в нем, существуя биологически. Вряд ли это можно назвать жизнью. И потому, когда Холст выразил желание сказать кое-что Маку на прощание, я просто не понял его:

– Зачем и что?

– Я скажу ему: «Прощай, Мак. Однажды ты придешь сюда и не увидишь нас. Нас не станет. А через два года не станет тебя. А тюрьма по-прежнему будет стоять на месте. И уже через год никто не вспомнит о Маке Мишо. Грустная история. А все могло быть по-другому».

Когда Мак принес ужин, Холст так и сделал. Услышав его тираду, Мак долго смотрел на нас через распахнутую кормушку, а потом молча закрыл ее.

– Осел! – сказал Холст, глядя на дверь. – Скоро сдохнешь! И поделом тебе. Жертва! Такие, как ты, жертвы с рождения.

Холст отошел от двери и сел на кровать. И вдруг кормушка снова открылась. В ней возникло лицо Мака.

– Я согласен, – сказал он.

Некоторое время мы смотрели на него, а он на нас.

– Я согласен! – уже громче повторил Мак.

Оцепенение прошло. Мы одновременно встали с кроватей и двинулись к двери.

– Остается уточнить детали, – сказал Холст.

– Вот именно, – согласился Мак. – Сколько вы намерены мне заплатить?

– Сто тысяч евро, – сказал Холст.

– Хорошо! – Мак пожевал губами. – Но мне надо знать, что они у вас есть. В противном случае…

– Вы можете узнать подробности моего дела? – перебил его Холст.

– Ну при большом желании это можно сделать.

– Сделайте. Тогда вам станет ясно, что они у меня есть.

– Договорились! – сказал Мак.

Когда он ушел, мы едва не плясали.

– Черт, Отто, очнись! Мы такое дело сумели провернуть! – восклицал Холст, тыкая меня кулаком в плечо.

– Да. После такого можно начинать уважать себя, – произнес я.

До меня медленно доходило, что к нам опять возвращается жизнь. Я подошел к окну и долго смотрел в него уже совсем другим взглядом. Потом, окончательно придя в себя, обернулся и спросил:

– Откуда у тебя деньги? Остатки былой роскоши, старая заначка?

– Я тебе не рассказывал? Мы взяли семь миллионов евро.

У меня полезли на лоб глаза:

– Так ты многостаночник, Холст! Когда ты все успеваешь?

– Это случайно, – сказал он. – Осталось всего миллион триста. И их еще нужно взять.

– Ну-ну? – поторопил я его.

– После ареста меня три дня держали в местном КПЗ, в районе Сен-Дени, – начал рассказывать Холст. – Приходили дознаватель и адвокат моего отца. Он взялся вести дело. Все пытался выяснить, как было в действительности – убивал я или нет. А я и сам не знал. Он понял, что со мной что-то не так. Возил на обследование. А потом меня перевели в централ, это в Аньер-сюр‑Сен, поскольку масштаб моего преступления обязывал держать меня не с мелкой шпаной и угонщиками машин, а с серьезными людьми.