– Может, съездим куда-нибудь? – неожиданно предложил Холст. – Не хочется торчать в Москве.

– Например?

– Например, в Прибалтику. Там тоже дожди, но зато колорит. Маленькие ресторанчики, девушки с шармом. К тому же недалеко.

Я задумался. Наверное, стоило немного развеяться. Бесконечный холодный московский дождь уже надоел. К тому же швейцарские паспорта, которые мы не ликвидировали, обеспечивали нам безвизовый въезд.

На другой день, утром, мы были уже в Латвии.

Нас ждало разочарование. Рига производила удручающее впечатление: такой же дождь, как и в Москве, разве что теплей. Пустые рестораны и кафе, редкие кучки пришибленных иностранцев, шарахающихся по полутемным закоулкам Старого города, непонятно что пытающихся там найти. И ночные клубы, оккупированные шлюхами разных мастей и специализаций.

– Что вы хотите, – орал мне в ухо, пытаясь перекрыть музыку, наш новый знакомый Эдгар. – Кризис. Финансовый и нравственный. Вероятно, одно проистекает из другого. Вы говорите – шарм? – Эдгар усмехнулся. – Шарм, это такая вещь, которая не продается. А когда привлекательность мужчины определяют, отталкиваясь от толщины его бумажника, какой тут к черту шарм! Все примитивно и скучно: просто бери с собой бумажник потолще. Будет и шарм, и эротичность, и что угодно! Женский шарм, это когда не знаешь, чем девушку взять. Когда ты ради этого весь вывернулся наизнанку, и все напрасно. А на твой толстый бумажник ей наплевать. Вот это шарм!

Я обвел глазами ряд хорошо одетых мужчин, сосущих коктейли у стойки. У них были упитанные задницы и рыбьи глаза. Потом мой взгляд переместился на площадку для танцев. Присутствие мужчин на ней равнялось нулю. Были только женщины. Я смотрел на их изгибающиеся в танце тела и думал, что эти штучки легко дадут фору московским центровым.

– Раскованные, красивые, дорого одетые, – произнес Холст, когда мы, будучи изрядно навеселе, выбрались из «Вуду». – Но что за глаза у этих женщин?!

– Это глаза товара на полке, – мрачно произнес Эдгар. – Порой уже лежалого.

– Знаешь, они проиграли, – неожиданно сказал Холст.

– Кто? – не понял я.

– Женщины.

– Кому?

– Не знаю, – Холст пожал плечами. – Злу, Сатане, неживому. Они стали до омерзения предсказуемы, полуодушевленными и примитивными. Как автомат газводы: бросил монету – получи стакан крем-соды. У нас что, голод на дворе, есть нужда отдаваться за буханку хлеба? Ведь нет. Тогда зачем отдаются?

Никто ему не ответил. Мы молча шли по центру в сторону памятника Свободы. Потом Эдгар сказал:

– Проиграли мы все!

Наверное, он был прав. Мы все сползли от магии красоты и личности к магии кредитной карточки, стали внутренне примитивней. И теперь взаимно обвиняем в этом друг друга.

Чуть позже, когда мы свернули на улицу, ведущую к вокзалу, Эдгар произнес:

– Ладно, есть одно заведение. Там просто мужчины и просто женщины. Без претензий. Они пришли повеселиться и развеяться. Там хорошо. Нет консуматорш и прочих охотниц до твоего кошелька.

Клуб назывался «Двадцать одно», по номеру дома.