– Оу… – удивленно произнес Александр, глядя на расстегнутый браслет своих часов, который вдруг сам собою изогнулся и как бы вытянуто завис в воздухе под воздействием неведомой силы.

Тут внезапно зачихали моторы, Браун обвел оторопелым взглядом сбесившиеся стрелки приборов, пляшущие и вращающиеся в каком-то диком, бессистемном разнобое, и, растерянно пытаясь осознать причину неисправности, вдруг увидел, что пространство над океаном, через которое они летели, как бы уплотнилось, матово остекленев; темно-синяя тушь воды подернулась рябящей бирюзовой дымкой, а через мгновение небо приобрело мутно-сизый оттенок, слившись с водой и напрочь утратив горизонт, будто неведомая кислота съеживала и разъедала весь мир…

Лопасти винтов дернулись и – беспомощно замерли. Самолет падал. Падал в какую-то зыбкую, неясную бездну.

Браун, лихорадочно пытаясь запустить двигатели, мельком обернулся на сосредоточенно окаменевшее лицо Алекса; донесся сдавленный всхлип охваченной ужасом Анджелы…

Винты не без усилия крутанулись, потом – трудно и нехотя заработал левый двигатель, самолет качнуло вбок, и Браун, насквозь мокрый от дикого напряжения, понял, что падение удалось затормозить, однако на одном глохнущем моторе лететь он не сможет, и остается лишь одно – планируя, медленно снижаться к воде, чтобы сесть на нее, если, конечно, не случится вдруг чудо чудное и не воскреснут пораженные внезапной немощью двигатели.

Мутная стеклянная пелена, заволокшая пространство, неожиданно рассеялась, левый двигатель заработал ровнее, Браун потянул руль на себя, желая наверстать утраченную высоту, но тут понял, что сделать этого не сумеет: самолет неуклонно входил в плоскость пугающе близкой воды, Мертон лишь успел задрать нос судна, и вскоре под алюминиевым брюхом жестко и оглушающе ухнула, рассекшись, тугая океанская гладь, стекло кабины облепили тысячи брызг, захлебнулся в клокотании охвативших самолет струй двигатель, а после наступила мерная, баюкающая слух тишина…

Браун потянулся к рации. Контрольная лампа питания горела ровным зеленым светом, но в мембране наушника царила безжизненная ватная тишина. В рации, видимо, безнадежно вышли из строя микросхемы, и о подаче сигнала бедствия теперь нечего было и думать.

– Что делать, Мертон?! – раздался истерический возглас Анджелы. – Мы тонем…

– Быстро… – Мертон отстегнул ремень безопасности и отбросил колпак кабины, физически ощущая начавшееся погружение самолета вглубь. – Отодвинь вон тот рычаг, Анджела, и толкни дверь в сторону. Умница…

Из выброшенного за борт компактного прорезиненного брикета, мгновенно увеличиваясь в размерах и тут же разламываясь по швам заполняемых сжатым воздухом полостей, на воде громоздко и пухло вырос спасательный плот.

Самолет тонул, вода неуклонно заполняла кабину, но все-таки, прежде чем оказаться в океане, они сумели побросать свои сумки на плоское дно плота и вскарабкаться на него, с завороженным испугом наблюдая, как крыло самолета, будто плавник акулы-гиганта, медленно вскальзывает, проваливаясь в глубь безмятежной и оттого мистически зловещей воды.

– Это была магнитная аномалия, – нарушил молчание Александр. – Точно. – Он снял с себя майку, не торопливо отжал ее. – Я по своим часам определил… Где, кстати, они?.. А-а, черт! – Покривился досадливо. Затем продолжил: – Довелось как-то побывать на заводе по производству алюминия. Так вот в одном из цехов, где сильные, магнитные поля, стальные браслеты от часов точно так же выгибались…

– Аномалия, хреномалия! – У Анджелы после пережитой катастрофы судорожно подергивалась щека. – Что теперь, а? Где мы? Куда плыть?

– Ну-ну, спокойно, девочка, – справляясь с невольной нервной дрожью, урезонил ее Мертон.