— Нет! — снова воскликнула она.

«Да, — прошептал в ней ученый. — Он мертв уже пять столетий».

— Он пройдет через камни и вернется ко мне, — упрямо возразила Гвен.

Но он не вернется. И ей не нужно было быть ученым, чтобы это понять. Он не мог вернуться. Даже если Друстан выжил после той раны, он не стал бы использовать каменный круг. Она ведь тоже не стала бы этого делать, если бы кто-то сказал ей: «Заверши свои исследования, создай идеальное оружие и испробуй его на ничего не подозревающем человечестве. Только так ты сможешь снова увидеть Друстана».

Она не смогла бы вручить Злу такое оружие, чтобы справиться со своим горем. И горец тоже не сможет. Его гордость и честь, которые Гвен так любила, навсегда разлучат их. Если он выжил.

Гвен уронила голову на камень, вцепилась в свой рюкзак, как в спасательный круг. Она может так никогда и не узнать, выжил ли Друстан после той раны, ведь в любом случае он уже пять столетий как мертв. До этой минуты Гвен не представляла себе, насколько сильным может быть горе. Темная волна накрыла ее, и Гвен расплакалась, уткнувшись лицом в шершавую ткань рюкзака.

Прошло несколько часов, прежде чем она смогла заставить себя подняться и отправиться обратно в деревню. Несколько часов она рыдала так, словно хотела выплакать свое разбитое сердце.

В деревне Гвен поначалу отправилась в свой номер, однако поняла, что одиночества она сейчас не вынесет. Опустив голову и ни о чем не думая, девушка спустилась в ресторанчик отеля, надеясь найти там Берта или Беатрис. Не для того, чтобы поговорить, — она не смогла бы сейчас разговаривать, — а просто чтобы погреться в лучах их доброжелательности.

Гвен остановилась на пороге столовой, моргая от яркого света ламп. «Я не буду плакать», — сказала она себе. Поплакать можно будет позже, вернувшись домой, в Санта-Фе. Там она сможет позволить себе распасться на части, а здесь нужно держать себя в руках.

После путешествия в шестнадцатый век ресторан показался ей странным и чересчур современным. Небольшой камин у южной стены казался крошечным по сравнению со средневековыми очагами, мерцание неоновых ламп и вывески над баром резало глаза — Гвен успела привыкнуть к мягкому свету свечей и масляных ламп. Десятки столов, на которых стояли вазы с живыми цветами, были слишком маленькими для того, чтобы гостям было за ними удобно. Современный мир казался Гвен безвкусным смешением стилей.

Ее взгляд сместился в сторону автомата по продаже сигарет. Она мрачно подумала, что самый сложный этап отказа от курения прошла в шестнадцатом веке. Желание курить прошло, но стремление к саморазрушению было острым как никогда.

Гвен посмотрела на пожелтевший календарь над кассовым аппаратом. Двадцать первое сентября. В этот день она вышла на прогулку. Конечно же, подумала Гвен. В двадцать первом веке лениво ползли минуты, пока она проживала самые счастливые дни своей жизни в Шотландии шестнадцатого столетия.

Она фыркнула, стараясь сдержать слезы. Гвен оглядывалась вокруг. Она была так уверена, что душку Берта невозможно не заметить, что чуть не пропустила одинокую седовласую женщину, которая сидела в дальней кабинке у окна, застыв темным силуэтом на фоне сгустившихся сумерек. В тусклом свете Беатрис казалась такой старой, что Гвен изумленно замерла. Плечи женщины застыли изломанной линией, глаза были закрыты, а руки судорожно сжимали широкополую соломенную шляпу. Снаружи проехал автомобиль, свет фар скользнул по окнам, и Гвен заметила мокрые дорожки слез на ее щеках.

О Господи, Беатрис плачет… но почему?

Гвен торопливо подошла к кабинке. Что могло заставить жизнерадостную Беатрис так плакать и где Берт? Гвен достаточно хорошо узнала эту пару, чтобы понять: Берт ни за что не оставил бы Беатрис в одиночестве, если бы был в состоянии остаться с ней.