— А что это были за пилюли? — испуганно спросила она.

— Что-то рвотное. Ты же говорила, что тебя вырвало. — Он поднял чашку. Положил на блюдце бумажную салфетку, чтобы в нее впитался выплеснувшийся из дрожащей руки Гидеона кофе, и поставил чашку поверх салфетки.

Дороти облегченно вздохнула:

— Ну ладно, это все в прошлом. Они мне не причинили особого вреда. А ты так разговаривал по телефону, что я совсем перепугалась.

— Дело не в этом, детка. — Он отложил намокшую салфетку. — Перед тем как тебе позвонить, я виделся с Герми. И он дал мне те пилюли, которые нужно, — которые тебе тогда надо было принять.

Ее лицо сразу осунулось.

— Нет, я не хочу…

— Но, милая, тут нет ничего трагического. Мы на том же месте, что были в понедельник, — вот и все. Просто нам предоставляется еще один шанс. Если пилюли подействуют, все прекрасно. Если нет — завтра поженимся. — Он медленно мешал ложечкой кофе. — Я принес капсулы. Примешь их сегодня вечером…

— Но…

— Что «но»?

— Я не хочу, чтобы мне предоставлялся еще один шанс. Я не хочу принимать никаких капсул… — Она наклонилась вперед. Ее сцепленные руки побелели. — Я все время думала, какой завтра нас ждет счастливый день… — Она закрыла глаза, и из-под век выкатилось несколько слезинок.

Последние слова она произнесла, повысив голос, и он глянул в сторону стариков, играющих в шахматы, и наблюдающего за игрой Гидеона. Вытащив из кармана пятицентовик, он сунул его в щель музыкального автомата и нажал кнопку. Затем взял ее сцепленные руки, силой расцепил их и нежно сказал, держа ее руки в своих:

— Детка моя, неужели тебе нужно повторять все снова? Я же о тебе думаю, а не о себе.

— Нет! — Она открыла глаза и устремила на него негодующий взгляд. — Если бы ты думал обо мне, тебе хотелось бы того же, что и мне.

Из автомата грянула оглушительная джазовая музыка.

— А что ты хочешь, детка? Жить в нищете? Это ведь не кино, это — действительность.

— Да не будем мы жить в нищете! Ты сгущаешь краски. Ты найдешь хорошую работу, даже не получив диплома. Ты умный, ты…

— Ты не знаешь, о чем говоришь, — мрачно сказал он. — Ты ничего не знаешь о жизни, ты просто избалованная девчонка, привыкшая к богатству.

Ее руки, которые он держал в своих, невольно стиснулись.

— Ну почему меня все корят богатством? Почему ты вечно твердишь про мое богатство? Неужели это так важно?

— Это важно, Дорри, и от этого никуда не денешься. Посмотри на себя — туфли в тон каждого наряда, сумочка для каждой пары туфель. Тебя так воспитали. Ты не сможешь…

— Но это для меня ничего не значит! Мне на это плевать! — Ее кулаки разжались, и она заговорила уже не сердитым, а просительным тоном: — Я знаю, что иногда вызываю у тебя улыбку — тем, какие фильмы мне нравятся… тем, что я романтична… Может быть, это потому, что ты меня на пять лет старше, или потому, что ты служил в армии, или потому, что ты мужчина, — я не знаю. Но я глубоко убеждена, что, если двое любят друг друга… так, как я люблю тебя… так, как ты, по твоим словам, любишь меня, все остальное — деньги и все прочее — совершенно не важно. Я в это верю… я верю в это всей душой… — Она выдернула руки и закрыла ими лицо.

Он достал из нагрудного кармана носовой платок и дотронулся до тыльной стороны ее руки. Она взяла носовой платок и прижала к глазам.