Волосы в зеркалах отсвечивали темно-красным. Цвет ближе к рыжему, чем к каштановому, но с черным отливом, а не коричневым, как у большинства рыжих. Темные рубины – очень модный в этом году цвет. Кроваво-золотистым называют его при королевском дворе фей. Фейский алый – «сидхе скарлет»,  если пойти в хороший салон. И еще это мой натуральный цвет. Пока он не вошел в этом году в моду с нужным оттенком, мне приходилось его скрывать. Я красилась в черный, потому что он естественнее смотрится с моей кожей, чем человеческий рыжий. Многие, кто красит волосы, ошибочно думают, что сидхе скарлет  дополняет натуральный цвет рыжих. Это не так. Это единственный цвет, который, насколько мне известно, подходит к бледному, чисто-белому тону кожи. Это рыжина для того, кто отлично выглядит в черном, в чисто-красном, в темно-синем.

Единственное, что приходилось скрывать и теперь, – живую зелень и золото глаз и свечение кожи. На глаза я надевала темно-карие линзы. Кожа – тут уж приходилось ее приглушать гламором, магией. Постоянной концентрацией, будто слышишь в голове музыку, чтобы никогда не потерять бдительность и не начать светиться. Люди ведь никогда не светятся. Не светиться – вот для чего я накрывала глаза линзами. И еще я сплела вокруг себя заклинание, как длинное привычное пальто-иллюзию, будто я – человек с примесью крови низших фей, обладающий некоторыми парапсихическими и мистическими способностями, превращающими меня в превосходного детектива, но ничего уж такого выдающегося.

Джереми не знал, кто я. Никто в нашем агентстве не знал. Я была одной из слабейших придворных королевского двора, но сидхе, даже слабейший, – это много. Это значило, что я с успехом скрыла свою истинную суть, свои истинные способности от горстки лучших магов и экстрасенсов города. Может быть, и страны. Тоже немало, но тот гламор, в котором я искусна, не отвратит нож от моей кожи и не отобьет заклинание, дробящее сердце. Для этого нужны умения, которыми я не владею, и это – одна из причин, почему я скрываюсь. Сразиться с сидхе и выжить у меня не получится, так что скрываться – лучшее решение. Джереми и ребятам я верила, они были моими друзьями. Но я знала, что могут с ними сделать сидхе, если найдут меня и обнаружат, что ребята знали мою тайну. Если они ничего не будут знать, их отпустят и займутся только мною. Тот случай, когда неведение – благо. Хотя я понимала, что некоторые из моих друзей сочтут это своего рода предательством. Но если выбирать – быть им живыми и невредимыми, но злиться на меня, или умереть под пыткой, но не злиться, – я выбираю первое. Их злость я переживу. А их смерть – не уверена.

Знаю, знаю! Почему не пойти в Бюро по делам людей и фей и не попросить убежища? А вот почему: может быть, мои родственники меня убьют, если найдут. Может быть. Если же я выступлю публично и выставлю наше грязное белье на мировые телеканалы и прессу, они меня убьют непременно. И намного медленнее. Так что ни полиции, ни посольств – только игра в кошки-мышки. Смертельная игра.

Я улыбнулась Джереми и сделала то, что он хотел: посмотрела так, будто оценила изящный потенциал его тела под безупречным костюмом. Для людей это выглядело бы как заигрывание, но для феи или фейри – любого рода – это даже близко не было к флирту.

– Спасибо, Джереми. Но ты ведь сюда пришел не хвалить мой наряд.

Он отошел от двери, ухоженными пальцами провел по краю моего стола.

– У меня там две женщины в офисе, – сказал он. – Хотят быть клиентками.

– Хотят? – переспросила я.

Он повернулся, оперся на стол, скрестив руки на груди. Точно так встал, как я у окна, – бессознательно или намеренно, хотя я не знаю, зачем бы.

– Обычно мы разводами не занимаемся, – сказал Джереми.

Я сделала большие глаза и отодвинулась от окна:

– Вводная лекция для нового работника, Джереми: "Детективное агентство Грея никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах не  занимается разводами".