В довершение ко всем развлечениям было объявлено, что на плацдарме собираются устроить грандиозный фейерверк. Жители города толпились на крышах домов и склонах холма, чтобы лучше увидеть редкое зрелище. Слуги замка разместились на высоких стенах. Гости расселись на трибунах, специально возведенных на плацдарме. В праздничном шуме можно было говорить, не опасаясь, что тебя подслушают.

Гай галантно улыбнулся, когда Магдалена села рядом, хотя глаза оставались настороженными.

— Вы любите фейерверки, госпожа?

— Я видела их всего однажды, — ответила Магдалена так же беспечно. — Но помню, что не верила своим глазам: в воздух взлетали замки, драконы… и все это в поразительных красках.

— Надеюсь, это зрелище вам тоже понравится.

По толпе пронесся возбужденный гул. Зрители громко ахали и радовались при виде сверкающего штандарта де Брессе, на котором расправил крылья огненный сокол. Не успел он погаснуть, как в небо взметнулись золотой дракон де Жерве, роза Ланкастеров и, наконец, французская лилия, дань почтения стране, в которой родился хозяин замка. Французские рыцари и их дамы бурно зааплодировали, и в поднявшемся шуме Магдалена тихо сказала:

— Я принесу твое дитя в церковь, после полуночной службы, если, конечно, хочешь с ним попрощаться.

Гай повернул к ней голову. Она так и не смогла ничего прочесть в его глазах, хотя темнота была прошита шипящей, взрывающейся оргией красок.

— После полуночи, — подтвердил он и вновь стал любоваться фейерверками.

Эдмунд так и не пришел спать, когда Магдалена прокралась в комнатку, где Эрин и Марджери похрапывали у колыбели Зои. Осторожно взяла малышку, надежно закутала в одеяло и вернулась в большую спальню, откуда выскользнула в потайной коридор и по винтовой лестнице спустилась во внутренний двор. Из зала доносились громкие голоса. Пьяные, но вполне дружелюбные. Эдмунд, должно быть, развлекает своих и приезжих рыцарей. Он не придет в спальню, пока не будет уверен, что жена спит.

Стараясь держаться в тени, она пересекла двор и вошла в церковь. После залитого светом факелов двора ее окутал полный мрак. Магдалена с заколотившимся сердцем прислонилась к тяжелой двери, подождала, пока глаза привыкнут к темноте, и наконец различила мерцающий за алтарем огонек свечи.

— Гай?

Шепот казался криком в этой мертвенной тишине. Магдалена шагнула вперед, почти бесшумно ступая по плитам.

— Это ты, Гай?

Пламя свечи вдруг взметнулось вверх, вспыхнуло почти неестественной желтизной, и она увидела темный силуэт у колонны.

— Я здесь, — негромко ответил он. Магдалена, прижимая к груди дочь, побежала к нему.

— Я не смогла не проститься, это невыносимая…

— Тише, — остановил он, обнимая ее и увлекая за алтарь. — Тише.

— Неужели так должно быть? — всхлипнула она, кладя голову ему на грудь.

— Так должно быть, — подтвердил он, приподняв ее подбородок. — Последний поцелуй, милая. Я буду помнить его до конца дней.

Последний горький, сладчайший поцелуй. Соль слез Магдалены смешивалась со знакомым вкусом их соединенных губ, а мокрые щеки прижимались к обветренному лицу с такой силой, словно она пыталась врасти в него.

Девочка захныкала, зашмыгала носом, и они медленно, каждым дыханием ощущая боль потери, отодвинулись друг от друга. Гай взял ребенка, поднял, наслаждаясь детским запахом, припав губами к шелковистому лобику. Крошечные ручки запутались в его волосах, губки зачмокали, будто Зои имела всего одну причину бодрствовать. Гай протянул палец, и она стиснула его в миниатюрном пухленьком кулачке.

Гай де Жерве не плакал с тех пор, как распростился с детством. Он терял друзей и товарищей в ужасающих обстоятельствах, и на поле битвы и вне его.