– Кажется, я их понимаю, – сказал доктор Пларр.

– Под конец он настрадался вдоволь, как хотел.

– Да. Под конец ему повезло.

– Что касается меня, я не знал, что такое скука, – сказал Акуино. – Боль знал. Страх. Мне и сейчас страшно. А скуки не знал.

– Может, ты не узнал себя до конца, – заметил доктор Пларр. – Хорошо, когда это происходит в старости, как у моего отца.

Он подумал о матери, коротавшей дни среди фарфоровых попугаев в Буэнос-Айресе или поглощавшей эклеры на калье Флорида; о Маргарите, когда она спала в тщательно зашторенной комнате, а он лежал рядом и рассматривал ее нелюбимое лицо; о Кларе и ребенке, о долгом несбыточном будущем на берегу Параны. Ему казалось, что он уже достиг возраста отца, что он провел в тюрьме столько же лет, сколько отец, а бежать удалось не ему, а отцу.

– У вас осталось десять минут, – произнес громкоговоритель. – Выпустите консула немедленно, затем выходите по одному и руки вверх!

Еще не смолкли эти распоряжения, когда в комнату вошел отец Ривас. Акуино сказал:

– Время почти истекло, позволь мне сейчас его убить. Это не дело для священника.

– Может, они все еще берут нас на пушку.

– Когда мы наверняка это выясним, скорее всего, будет слишком поздно. Янки хорошо обучили этих парашютистов в Панаме. Они действуют быстро.

Доктор Пларр сказал:

– Я выйду поговорить с Пересом.

– Нет, нет, Эдуардо. Это самоубийство. Ты слышал, что сказал Перес. Он не посмотрит даже на белый флаг. Верно, Акуино?

Пабло сказал:

– У нас ничего не выгорело. Выпустите консула.

– Если тот человек пройдет через комнату, я его застрелю, – заявил Акуино, – и всякого, кто станет ему помогать… даже тебя, Пабло.

– Тогда они убьют нас всех, – сказала Марта. – Если он умрет, мы все умрем.

– Это им, во всяком случае, надолго запомнится.

– Machismo! – сказал доктор Пларр. – Опять ваш проклятый дурацкий machismo. Леон, я должен что-то сделать для бедняги, который там лежит. Если я поговорю с Пересом…

– Что ты можешь ему предложить?

– Если он согласится продлить свой срок, вы согласитесь продлить ваш?

– Что это даст?

– Он все же британский консул. Британское правительство…

– Всего лишь почетный консул, Эдуардо. Ты сам не раз нам это объяснял.

– Но ты согласишься, если Перес…

– Да, соглашусь, но не думаю, чтобы Перес… Может, он не даст тебе даже рта раскрыть.

– Я думаю, даст. Мы с ним были приятелями.

На память доктору Пларру пришел речной плес, бескрайний лес до горизонта и Перес, решительно шагающий с одного мокрого бревна на другое навстречу группке людей, где его ждал убийца. Это мои люди, сказал тогда Перес.

– Для полицейского Перес не такой уж плохой человек.

– Я боюсь за тебя, Эдуардо.

– Доктор тоже страдает machismo, – сказал Акуино. – Давай… выходи и разговаривай… но захвати с собой револьвер.

– Я страдаю не machismo. Ты сказал правду, Леон. Я и в самом деле ревную. Ревную к Чарли Фортнуму.

– Если человек ревнует, – сказал Акуино, – он убивает соперника или тот убивает его. Ревность – штука простая.

– Моя ревность другого сорта.