Элизабет склонилась над новой сосновой колыбелькой и положила в нее свою спящую дочку. Младенец тихонько заворковал, уютно расположившись в постельке.

Элизабет улыбнулась, как улыбаются только счастливые молодые матери. Она так боялась появления этого ребенка, боялась, что не сможет его любить. Но О'Брайен оказался прав. Он был кругом прав, она же ошибалась во всем. Она мучилась этим все прошедшие месяцы. И из-за своих злосчастных страхов мучила окружающих. Но стоило ей приложить малышку к груди, любовь и нежность к ней захлестнули Элизабет горячей волной, как и предсказывал О'Брайен. И теперь, по прошествии трех дней, она уже не представляла жизни без этого маленького существа.

Элизабет подоткнула одеяльце вокруг малышки и села на край кровати полюбоваться ею. Последние три дня были лучшими в ее жизни, но они дались ей тяжело.

В горле у нее стал тугой комок. Она попыталась справиться с собой. Ей так невыносимо хотелось, чтобы О'Брайен сейчас, прямо сию минуту, оказался рядом, что она ощущала почти физическую боль и тоску по нему. Но, конечно, нечего было и надеяться на его возвращение. Он вместе с Сэмсоном добывает в Филадельфии новый жернов. И, если он не вернется вообще, то винить ей придется только себя. Она так гадко обращалась с ним. Если у О'Брайена есть своя голова на плечах, то, по ее мнению, он должен продолжить свой путь на север и даже не оглянуться на нее.

По щеке Элизабет поползла слеза, и она смахнула ее. Несмотря на поздний час, она послала Кэти принести ей ужин. Негоже девушке видеть, что хозяйка плакала.

Элизабет извлекла из рукава платок и промокнула глаза. Если бы малышка была хоть чуть постарше, Элизабет схватила бы ребенка в охапку и отправилась в Филадельфию на поиски О'Брайена. Она испытывала потребность сказать ему, как жалеет о своем неразумии, признаться, как она его любит. Даже если он и возненавидел ее, ей необходимо, чтобы он узнал о ее чувствах, о ее раскаянии до того, как уедет совсем.

Кроме того, она должна сказать ему о другом ребенке.

Элизабет поднялась и подошла к открытому окну. Она слушала нежное постукивание дождевых капель по оконному стеклу. И по ее щекам катились слезы, похожие на капли дождя.

Большая часть происшедшего представлялась ей чем-то вроде сна. И обстоятельства рождения Морган вспоминались смутно, сквозь туман. Она вспоминала, как гуляла вдоль реки, а потом отправилась с Клер в дом Джессопа. Остальное помнила неясно — все представало какими-то кусками и обрывками. Помнила схватки, толчки ребенка, но так, будто это происходило не с ней, а с кем-то другим.

Но она совершенно отчетливо запомнила крик ребенка — сначала один, потом, несколькими минутами позже — другой. Она была почти уверена, что родила двоих младенцев… или это был только сон?

Потом, когда все уже было позади и Элизабет прижимала к себе Морган, она спросила Клер о втором малыше. Младенец умер? Она ведь даже не знала, какого пола он был.

Но Клер с загадочным выражением лица ответила — другого ребенка не было. Она заботливо принесла Элизабет успокоительного чаю, попросив ее отдохнуть. Унылая экономка с кислой физиономией тоже подтвердила, что второго младенца не было. Она даже рассмеялась над фантазиями Элизабет. По ее словам, женщины в родовых муках часто подвержены галлюцинациям. Вот, к примеру, ей самой привиделось, будто она родила не сына, а овцу. И теперь, оглядываясь на прошлое, она склоняется к мысли, что ей и впрямь лучше было бы родить овцу, чем такого сына.

Элизабет провела у Клер целый день, баюкая ребенка, а Клер и Марта все время поили ее своим целебным чаем. Но довольно скоро Элизабет осознала, что этот чай действует на нее не самым благотворным образом — что-то в нем было такое… Даже боль ей казалась более желанной, чем онемение, наступавшее всякий раз после этого чая.