Кольцов стал просматривать документы. Но они оказались в порядке — всевозможные печати подтверждали это. Кольцов вернул документы владельцам.

— Чем вас мог заинтересовать этот мародёр?

— Уличная сценка… жанровый снимок… всего лишь… — поспешно объяснил англичанин, но глаза его смотрели обеспокоено.

Корреспондент еженедельника «Матэн» произнёс несколько фраз по-французски и уставился на Кольцова. Англичанин с готовностью перевёл:

— Мой коллега говорит, что он, э-э, намерен дать материал о ваших… как это… — тут англичанин досадливо щёлкнул пальцами, — продовольственных затруднениях. Он говорит, что это заставит капиталистов раскошелить себя… и они пришлют вам много-много продуктов…

— До рождества как будто ещё далеко, господа, зачем же сочинять святочные рассказы?! — отрезал Кольцов и, резко повернувшись, пошёл к трамвайной остановке. Не мог знать он тогда, что у этой мимолётной встречи будет продолжение, необычное продолжение, едва не стоившее ему жизни…

Часов в десять утра Кольцов отыскал на площади Богдана Хмельницкого дом, указанный в предписании Житомирского военного комиссариата. Прочитал чётко выведенную надпись, извещавшую о том, что здесь помещается Всеукраинская Чрезвычайная комиссия, и, невольно одёрнув видавший виды командирский френч, поправив ремни снаряжения, с подчёркнутой подтянутостью вошёл в подъезд.

В вестибюле его встретил юноша в студенческой куртке. Они прошли в ногу, как в строю, через небольшой зал, где двое пожилых красноармейцев деловито возились с пулемётом. Над ними, прямо на стене, размашистыми, угловатыми буквами было написано: «Чекист, твоё оружие — бдительность». Так же в ногу поднялись по широкой лестнице на второй этаж. Сопровождающий открыл перед Кольцовым дверь, обитую чёрным, вязкого отлива коленкором.

Из-за стола поднялся и пошёл навстречу Кольцову худощавый, с ввалившимися щеками человек. Его глубоко запавшие глаза, окаймлённые синевой, улыбчиво смотрели на Кольцова.

«Какие знакомые глаза! — мгновенно промелькнула мысль. — Кто это?» А худощавый человек протянул уже руку и весело произнёс:

— Ну, здравствуй, Павел!

И тут Кольцова озарило: да это же Пётр Тимофеевич! Пётр Тимофеевич Фролов! Павел радостно шагнул ему навстречу…

И опять память вернула Кольцова в былые, далёкие, тревожные, дни, когда, расстреляв мятежный «Очаков», царские власти напустили на Севастополь своих ищеек. Те денно и нощно рыскали по усмирённому городу, вынюхивая и высматривая повсюду ускользнувших от расправы бунтовщиков.

В одну из ночей Павел проснулся от чьего-то сдержанного стона. Возле плотно зашторенного окна стоял таз с водой, рядом лежали ножницы и пучки лечебной травы. Мать бинтовала руку и плечо бессильно привалившемуся к стене темноволосому мужчине. Когда Павел с любопытством посмотрел на него, он тут же натолкнулся на пристальный, цепкий взгляд светло-серых глаз. Мужчина морщился. Но, поймав мальчишечий взгляд, улыбнулся и подмигнул Павлу. А глаза его продолжали оставаться неспокойными, страдающими.

Мать сказала Павлу, что Пётр Тимофеевич пока поживёт у них в тёмной боковушке-чулане. Летом там спал Павел, а зимой держали всякую хозяйственную утварь.