— Да, и у тебя есть мост, который ты хочешь мне продать, — бросила Бренда и от этих слов заплакала сильнее, потому что повторила одну из любимых присказок Гови.

Она выключила телевизор, потом выронила пульт дистанционного управления на пол. Ей хотелось наступить на него и растоптать, но Бренда этого не сделала прежде всего потому, что буквально увидела, как Гови покачивает головой и говорит ей, что нельзя вести себя так глупо.

Вместо этого Бренда пошла в маленький кабинет, чтобы побыть там, где еще ощущалось присутствие Гови. Она чувствовала потребность прикоснуться к нему. Во дворе урчал генератор. Толстый и счастливый, как сказал бы Гови. Ее бесила стоимость этого агрегата, который Гови заказал после 11 сентября (На всякий случай, объяснил он ей), но теперь она сожалела обо всех колкостях, сказанных о генераторе. Без него ей пришлось бы скорбеть о Гови в темноте, что еще ужаснее, куда как более одиноко.

Стол пустовал, если не считать ноутбука, который стоял с поднятой крышкой. Экранной заставкой служила фотография давнишней игры Малой лиги. Гови и Чип, тогда одиннадцати- или двенадцатилетний, в зеленых свитерах «Монархов» «Аптечного городского магазина Сандерса». Гови с сыном сфотографировались в тот год, когда Гови и Расти Эверетт вывели «Монархов» в финал первенства штата. Чип обнимал отца, а Бренда — их обоих. Хороший день. Но хрупкий. Хрупкий, как хрустальный бокал.

Ей еще не удалось связаться с Чипом, и мысль об этом звонке — при условии, что ей удастся его сделать — полностью выбила Бренду из колеи. Рыдая, она упала на колени рядом с письменным столом мужа. Не сцепила руки, а свела их ладонями, как в детстве, когда уже в пижаме вставала на колени у кровати и повторяла мантру: Боже, благослови мамочку, Боже, благослови папочку, Боже, благослови мою золотую рыбку, у которой еще нет имени.

— Господи, это Бренда. Я не хочу вернуть его… нет, я хочу, но знаю, что Ты не можешь этого сделать. Только дай мне силы вынести все это, хорошо? И я думаю, если, возможно… не знаю, богохульство это или нет, вероятно, да, но я спрашиваю, а не сможешь ли Ты позволить ему еще раз поговорить со мной. Может, позволишь еще раз прикоснуться ко мне, как он сделал сегодняшним утром. — От этого воспоминания — его пальцы на ее коже под солнечным светом — она зарыдала еще сильнее. — Я знаю, Ты не имеешь дел с призраками — кроме, разумеется, Святого Духа, — но, может, во сне? Я знаю, что прошу очень уж многого, но… ох, Господи, этим вечером во мне такая огромная дыра. Я не знаю, как в человеке могут образовываться такие дыры, но боюсь провалиться в нее. Если Ты сделаешь это для меня, я что-нибудь сделаю для Тебя. Все, что Тебе надо, так это попросить. Пожалуйста, Господи. Одно прикосновение. Или слово. Пусть даже во сне. — Она глубоко, со всхлипом, вздохнула. — Спасибо Тебе. Такова, разумеется, Твоя воля. Нравится мне это или нет. — Бренда невесело рассмеялась. — Аминь.

Открыла глаза и встала, опираясь о стол. Рука задела компьютер, и экран тут же осветился. Гови всегда забывал выключать компьютер, но оставлял его включенным в сеть, чтобы аккумулятор не разряжался. И рабочий стол держал в большем порядке, чем она; у нее этот стол всегда был покрыт загруженными файлами и электронными заметками. На рабочем столе Гови, под иконкой жесткого диска, аккуратно, одно под другим, высвечивались названия трех основных папок: «ТЕКУЩЕЕ», где он держал материалы о проводящихся расследованиях; «СУД» — список судебных процессов с указанием, кто (включая и его самого), где и когда должен давать показания; и «МОРИН-ДОМ». В третьей папке содержалась вся информация, имеющая отношение к дому.