— Что господам угодно? — он тяжело сопел, истекая потом.

— Поговори с ним, Рыбник, — зевнул Бучер, устало слюнявя кружку.

— Где ты прячешь свое серебро? — пакостно ухмыляясь, спросил гнилозубый. — Покажи нам, трактирщик.

— Добрые господа! — взмолился фламандец, но вдруг захрипел, тяжело и медлительно оседая на пол.

Нож вошел под ребро с удивительной мягкостью, почти нежно. Никто и мигнуть не успел, как Рыбник сделал выпад. Пьяный гогот и божбу словно ветром сдуло. В завороженном молчании отчетливо журчали струйки, стекавшие из опрокинутых кружек.

— Вот так, братья, — наставительно сказал гнилозубый и, оттолкнув привалившееся к нему тучное тело, выдрал узкое лезвие, которым потрошил рыбу. Промочив горло, он смыл кровь остатком доббелкуйта.

— А теперь гуляй! — скомандовал Бучер и ударом ноги опрокинул стол.

С тупым грохотом посыпалось тяжелое олово, из разбитых светильников расползалось масло. Шипя и потрескивая, продолжали гореть фитили.

— Нам фейерверков не надо, — мясник затоптал огонь. — Пошли глянем, где чего припрятано. Мы хозяева, а не босоногая шваль.

Выкатившись на улицу, орава претерпела некоторый урон. Завернув за ближайший угол, самые робкие предпочли дать деру. Ножичком орудовать — не языком молоть. Тут привычка нужна. Мясникам да рыбникам всяким оно, конечно, сподручнее. Но и те, кто остался с Бучером, засомневались, когда стало ясно, что надежды на богатую наживу не оправдались. В кривых переулках фландрского квартала уже швыряли шайки живодеров-налетчиков, которых заправилы ткацкого цеха подбили на скверное дело. Опьянев от крови, они бросались на первого встречного. Про короля и общины не спрашивали, но, приставив к горлу кинжал, заставляли повторять самые непритязательные слова. Например, «хлеб» или «сыр». Смысл глумливой игры был далек от забав беспечального детства. Если вместо bread и cheese получалось нечто похожее на brot и cawse, следовала незамедлительная расправа. Груды окровавленных тел устилали мостовые и пороги домов, а уж сколько безвинных людей было зарезано в своих постелях, одному богу известно. Вернее, дьяволу, чьи исчадия разлетелись, как легионы вампиров-нетопырей. Вся городская накипь всплыла на поверхность, весь мусор и гниль. Сводились давние счеты, должники тайком расправлялись с кредиторами, ученики нападали на мастеров. «Всякий, кто питал к кому-либо злобу или вражду, мог найти немедленное удовлетворение», — лаконично замечает хронист.

Словно кто-то, отпустив наперед грехи, оповестил об условном часе всю шваль, взбаламученную очистительным вихрем.

— Первым делом на Ломбард-стрит! — скомандовал Бучер, сообразив, что у фламандцев ему уже нечего делать.

Богатые купцы были начеку и даже выставили охрану, а беднота не интересовала старшину мясников. Фландрские сукноделы — не его конкуренты. Хорошо зная Лондон, он повел свою заметно поредевшую шайку кратчайшей дорогой. Остались самые стойкие охотнички за чужими деньгами. Гнилозубый Рыбник, как нетерпеливый пес, то забегал вперед, то жался к ногам.

Летописцы, перевидавшие столько зверств, глухо отзываются о подробностях той омерзительной ночи. Нельзя установить даже приблизительное число жертв. Ничего не поделаешь: что кануло в Лету, то кануло безвозвратно. И все же всегда отыщется какая-нибудь деталька, невесомая шелковинка, которая поможет связать времена.

Специальные таблицы и поправки на летосчисления позволяют установить фазу Луны. Поэтому достоверно известно, что в ночь на пятницу с четырнадцатого на пятнадцатое июня в полную силу светил серебряный диск. «От солнца — сера, ртуть же от луны», — как прозорливо заметил Джеффри Чосер, ставший невольным свидетелем погрома.